— Близится осень, — тихо сказала она.
— Да, — пробормотал Пьер сквозь зубы.
— Но мы чудесно провели лето, — продолжала госпожа Дюмон почти смущенно.
Ее сын ничего не ответил.
— Мама, — не обернувшись к ней, промолвил он, — передай милой Жюли мои приветы, хорошо? — Он умолк и покраснел.
Мать улыбнулась.
— Об этом можешь не беспокоиться, мой Пьер.
Жюли была юная кузина, к которой маленький кавалер был неравнодушен. Он часто гулял у нее под окном, играл с нею в мяч, дарил ей цветы и носил — чего не знала даже госпожа Дюмон — фото кузины в левом нагрудном кармане мундира.
— Жюли тоже уедет из дома, — сказала мать, радуясь, что удалось завести разговор с сыном на эту тему. — Ее пошлют в английскую школу или в Sacre-coeur… — Вдова знала своего Пьера. Его утешало, что и той, которую он обожал, сужден подобный жребий, и в глубине души он упрекал себя за свое малодушие. С ребяческой живостью фантазии он уже готов был забыть о долгих месяцах учебы.
— Но когда я приеду домой на рождество, ведь Жюли вернется?!
— Конечно.
— И ты пригласишь ее к нам, дорогая мамочка, на рождество, правда?
— Она уже дала согласие и обещала мне, что загодя отпросится у своей матери.
— Чудесно! — ликовал мальчик, и глаза его сияли.
— Я красиво уберу тебе елку, и если ты будешь хорошо себя вести…
— Обещаешь… новый мундир?
— Кто знает, кто знает, — улыбалась госпожа Дюмон.
— Дорогая мамочка! — воскликнул юный герой и, не стесняясь, стал прямо на аллее осыпать госпожу Дюмон бурными поцелуями, — ты такая добрая!..
— Но только веди себя хорошо, Пьер, — сказала мать серьезно.
— И еще как! Буду учиться…
— С математикой, как ты знаешь, у тебя дела неважные.
— …Все будет отлично, вот увидишь!
— И не простужайся, скоро погода станет холоднее, всегда тепло одевайся… Ночью укрывайся одеялом как следует, чтобы не раскрыться!
— Не волнуйся, не волнуйся!
И Пьер снова начал вспоминать об отпуске. Ему приходили на ум такие шутки и забавы, что мать и сын смеялись от всего сердца. Вдруг он вздрогнул. С церковной башни хлынул гулкий колокольный звон.
— Пробило шесть, — сказал он и попытался улыбнуться.
— Пойдем к кондитеру.
— Да, там продают вкусные трубочки с кремом. В последний раз я их ел, когда мы ездили за город с Жюли…
Пьер сидел на тонконогом складном стульчике в сводчатой комнате кондитера и уписывал сладкое за обе щеки. Вообще-то он был уже сыт и иногда, проглотив кусок, должен был глубоко вздохнуть, но ведь он придет сюда не скоро, и вот он опять ел.
— Меня радует, что у тебя, малыш, хороший аппетит, — сказала госпожа Дюмон, прихлебывая кофе из чашечки.
Пьер все ел и ел.
Вдруг на башне пробили часы.
— Полседьмого, — пробормотал отпускник и вздохнул. Его желудок был страшно переполнен. — Теперь надо идти в казармы…
И они пошли. Был теплый августовский вечер, в деревьях аллеи шелестел приятный ветерок.
— Тебе не холодно, мама? — бездумно спросил малыш.
— Не беспокойся, дорогой.
— А что будет с Белли?
Белли был маленький пинчер.
— Я наказала горничной ходить за ним, она дает ему вкусно поесть и водит гулять…
— Передай Белли привет от меня, пусть он ведет себя хорошо… — Он пытался шутить, но голос его прерывался.
— Ты ничего не забыл, Пьер? — Вдали уже возник серый, однообразный фасад казармы. — Твой сертификат?
— Не забыл, мама.
— Ты должен еще сегодня доложить о прибытии?
— Да, сразу же.
— А завтра ты уже опять учишься?
— Да!
— И ты напишешь мне?
— И ты тоже, мамочка, прошу тебя! Сразу же как вернешься.
— Конечно, милый.
— Я думаю, письмо идет дня два.
Мать не могла отвечать; у нее перехватило горло от волнения. Они стояли прямо перед подъездом.
— Благодарю тебя, мама, за чудесный день. — Бедному мальчику было плохо; видимо, он съел слишком много. Он чувствовал сильные боли в желудке, ноги дрожали.
— Ты бледен, — сказала госпожа Дюмон.
— Да нет. — Это была жалкая ложь. Он это знал.
Как кружилась голова! Он с трудом удержался на ногах.
— Мне и в самом деле… — Пробило семь! Они обнялись и заплакали.
— Дитя мое, — всхлипывала бедная женщина.
— Мама, через сто двадцать дней…
— Веди себя хорошо, будь здоров… — И дрожащей рукой она осенила малыша крестным знамением.
