Демонстранты были настроены миролюбиво и не стали артачиться. Процессия двинулась по Карлавеген на север.
Для обеспечения операции были мобилизованы все наличные полицейские силы. В числе мобилизованных был и Гюнвальд Ларссон, который, сидя в вертолете, сверху наблюдал шествие людей с лозунгами и флагами. Он отчетливо видел, что сейчас произойдет, однако ничего не мог поделать. Да и зачем?..
На углу Карлавеген и Стюрегатан колонна, движение которой направлял сам начальник ЦПУ, столкнулась с толпой болельщиков – они возвращались с Центрального стадиона, слегка подогретые винными парами и весьма недовольные бесцветной игрой футболистов. То, что было потом, больше всего напоминало отступление наполеоновских войск после Ватерлоо или визит папы римского в Иерусалим. Не прошло и трех минут, как вооруженные дубинками полицейские уже лупили налево и направо болельщиков и сторонников мира. Со всех сторон на ошарашенную толпу напирали мотоциклы и кони. Сбитые с толку демонстранты и любители футбола принялись колошматить друг друга; полицейские под горячую руку дубасили своих коллег, одетых в штатское. Начальника ЦПУ пришлось вызволять на вертолете.
Правда, не на том, в котором сидел Гюнвальд Ларссон, ибо Ларссон уже через несколько минут распорядился:
– Лети скорей, черт дери, лети куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Около сотни человек было арестовано, еще больше – избито. И никто из них не знал, за что пострадал.
В Стокгольме царил хаос.
А начальник ЦПУ по старой привычке дал команду:
– Никакой огласки!..
Мартин Бек снова скакал верхом. Пригнувшись над гривой, он во весь опор мчался через поле, в одном строю с конниками в регланах. Впереди стояла царская артиллерия, и между мешками с песком на него смотрело в упор пушечное дуло. Знакомый черный глаз смерти. Вот навстречу ему вылетело ядро. Больше, больше… уже заполнило все поле зрения…
Это, надо понимать, Балаклавский бой.
А в следующую секунду он стоял на мостике «Лайона». Только что «Неутомимый» и «Куин Мэри»[13] взорвались и ушли под воду. Подбежал гонец: «Принцесс Ройял» взлетела на воздух! Битти наклонился и спокойно сказал громким голосом, перекрывшим неистовый грохот битвы: «Бек, что-то неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба ближе к противнику!»[14]
Затем последовала обычная сцена с Гарфилдом и Гито, Мартин Бек соскочил с коня, пробежал через здание вокзала и принял пулю на себя. В ту самую секунду, когда он испускал последний вздох, подошел начальник ЦПУ, нацепил на его простреленную грудь медаль, развернул что-то вроде пергаментного свитка и проскрипел: «Ты назначен начальником управления, жалованье по классу Б-3».
Президент лежал ничком, цилиндр катился по перрону. Нахлынула волна жгучей боли, и Мартин Бек открыл глаза.
Он лежал мокрый от пота. Сплошные штампы, один банальнее другого… Гито сегодня опять был похож на бывшего полицейского Эрикссона, Джеймс Гарфилд – на элегантного пожилого джентльмена, начальник ЦПУ – на начальника ЦПУ, а Битти – на свой портрет, запечатленный на мемориальной кружке в честь Версальского мира: этакий надутый господин в обрамлении лаврового венка. А вообще сон и на этот раз был полон нелепостей и неверных цитат.
Дэвид Битти никогда не командовал: «Два румба ближе к противнику!» Согласно всем доступным источникам, он сказал: «Четфилд, что-то неладно сегодня с нашими кораблями, черт бы их побрал. Два румба влево!»
Правда, суть от этого не менялась, ведь два румба влево в этом случае было все равно что два румба ближе к противнику.
И еще: когда Гито приснился ему в облике Каррадина, он стрелял из пистолета «хаммерли интернешнл». Теперь же, когда он походил на Эрикссона, у него в руке был «деррингер».
Не говоря уже о том, что в Балаклавском бою один только Фицрой Джеймс Генри Сомерсет был в реглане.
В этих снах все шиворот-навыворот.
Мартин Бек поднялся, снял пижаму и принял душ.
Ежась под холодными струями, он думал о Рее.
По пути к метро он думал о своем странном поведении накануне вечером.
Сидя за письменным столом в кабинете на аллее Вестберга, он ощутил вдруг острый приступ одиночества.
