В домашней обстановке начальник был прост и мил; молодой пассажир как-то сразу почувствовал себя своим человеком в этой семьа С него взяли торжественное обещание, что он непременно напишет, как только прибудет на место: сообщит, как устроился, опишет институт и свои занятия. В том, что он успешно выдержит вступительные экзамены, они не сомневались.
Квартира начальника находилась здесь же, в помещении станции.
— Я человек старомодный, — сказал начальник, — люблю уют.
И хотя в убранстве его жилища незримо присутствовало нечто медицинское, нельзя было не восхититься торжествовавшим там образцовым порядком. Всему было свое место, все было вымыто и выглажено, все блестело и сверкало чистотой. Тюлевые занавеси и салфетки, вышитые хозяйкой дома, украшали стол, стулья, окна и футляр швейной машины; невозможно было представить себе, глядя на возвышенную белизну кровати, что здесь могли лежать, сминать простыни и оставлять в перине округлые вдавления; нельзя было и помыслить, чтобы тут могли зачинать детей, хотя бы потому, что дитя своим криком и беготней нарушило бы все это великолепие. От пикейного покрывала пахло йодом. В действительности это был запах реки: жена начальника, не доверяя Стапаниде, сама стирала, синила и крахмалила салфетки и покрывала. Белый цвет, цвет целомудрия и охраны здоровья, господствовал в этих покоях, повторяясь в лунной белизне мраморных слонов, в глянцевитой глади накрахмаленной скатерти и в тарелках с молочным супом: любая другая диета — мясо, даже поджаренный картофель — нарушала с трудом налаженное пищеварение начальника… Пассажир с детства не терпел молочного супа, однако первое впечатление бывает обманчивым, впоследствии, когда о нем вспоминаешь, оно кажется странным. Первое стеснение быстро рассеялось.
За обедом начальник был очень внимателен. Он поминутно обращался к гостю, спрашивал, не слишком ли горячо и довольно ли соли. Не забывал и о жене: заботливо осведомился, вымыла ли она руки перед едой. Видимо, у него, как и у многих людей, были свои любимые темы; одной из них была бактериология: начальник объяснил, какой опасности подвергают себя, да и окружающих, нечистоплотные люди. Молодой пассажир рассказывал о своих планах. Он даже прочел им кое-что. Начальник станции слушал его с вежливой отрешенностью: сам он стихами никогда не интересовался и не знал, как к ним надлежит относиться. И пока голос пассажира звучал над столом, глубокий взгляд жены начальника был неподвижно устремлен на него, и суп в тарелке остывал и покрывался нежной пленкой.
5
Ему приснился этот взгляд. Теперь он ночевал не в зале ожидания, а в комнате, специально отведенной для него, рядом с супругами; лежа в темноте, он уличил себя в том, что напрягает слух, стараясь уловить малейший шум, шепот или скрип кровати за стеной. Ничего не было слышно, да и трудно было предположить что-либо, принимая во внимание слабость здоровья начальника.
Как истинный мужчина, пассажир отказался от помощи и сам перенес в комнату свой тяжелый чемодан, таща его не без видимого напряжения, несколько изогнувшись, как несут ведро, полное доверху. Тем не менее он разговорился со Степанидой, от которой узнал о первом браке начальника. По ее словам, между ними — кассиршей и начальником — давно не было ничего общего, если не считать того, что помещения, в которых они отправляли свои служебные надобности, находились по-прежнему рядом. Во всяком случае, дверь, соединявшая кассу с кабинетом, была заперта. Говорили даже, что ключ торчит со стороны кабинета, — означало ли это, что начальник сам не желал, чтобы старуха вылезала из кельи?
Как бы то ни было, начальник первым запротестовал, когда встал вопрос — это было в один из ближайших вечеров, — стоит ли приглашать заведующую кассой к праздничному столу. Он разъяснил, что общество еще не достигло той стадии развития, когда будет полностью пренебрегать разницей в служебном положении; пассажир — другое дело, пассажир — это гость. К тому же старуха плохо слышит и за столом была бы просто невыносима. Достаточно, пошутил начальник, и одного инвалида.
