После обеда Гастон пригласил меня осмотреть коллекцию. В обширном подвальном помещении были созданы идеальные условия для сохранения бесценных произведений искусства. Каким-то образом Лефевру удавалось поддерживать в залах постоянную температуру; к своему удивлению, я не чувствовал влажности, неизбежно присутствующей в местах, расположенных под землёй; массивные двери, снабжённые замысловатыми запорами, сводили возможность вторжения извне к минимуму. Путешествие по просторным холлам, заполненным всевозможными творениями величайших мастеров прошлого, было слишком стремительным, чтобы мне удалось подробно рассмотреть заинтересовавшие экспонаты. Позднее я понял, почему Гастон постоянно торопил меня, не позволяя подолгу задерживаться перед тем или иным chef-d'oeuvre: коллекция была чересчур велика, чтобы за один день ознакомиться с ней в полной мере. Мы миновали огромную библиотеку, где книжные полки, заставленные ветхими фолиантами античных философов и более современными томами, принадлежащими перу известных учёных, соседствовали со стеллажами, на которых хранились мрачные средневековые гримуары и прочая литература, посвящённая мрачному искусству оккультизма; отдельное место было отведено рукописям, принадлежащим перу величайших писателей. Мы побывали в зале, в котором Лефевр собрал механические инженерные приспособления, привлекавшие внимание совершенством исполнения, даже невзирая на то, что назначение их осталось для меня загадкой. Мы посетили помещение, где Гастон разместил невообразимое количество музыкальных инструментов, о существовании многих из которых, должно быть, не подозревают искусствоведы, или же полагают, что таковые сохранились лишь на страницах потрёпанных древних трактатов. Там же лежали стопки партитур, отмеченных автографами знаменитых композиторов.
Когда мы вступили в залы, отведённые для живописи и скульптуры, я был ошеломлён грандиозностью труда, проделанного коллекционером, для того чтобы вдохновенно воспеть величие человеческого гения. Начиная с самого раннего этапа своего существования, люди силились изобразить окружающий их мир; по мере развития сознания, человек также начинал размышлять о мире, видеть который он не в силах, но присутствие коего было столь же очевидным, как и повседневная реальность – отсюда возникла потребность запечатлеть и мир незримый – мир фантазий и потустороннего. На протяжении истории человечества наиболее одарённые его представители, движимые зовом этих миров, творили Лик Вечности. Изобразительное искусство – величайший ключ к таинствам вселенной! Мы лицезрели мир Прошлого в картинах, оставленных нам гениями, ступавшими по земле тысячелетия назад; мы созерцаем Настоящее в зеркале, сотканном из мазков краски, коим ещё предстоит высохнуть в грядущих столетиях; благодаря Пророкам известен нам образ Будущего… Здесь, у Гастона Лефевра, Лик Вечности был явлен для обозрения во всём блеске божественной славы. Слишком быстро пронеслись мимо египетские фрески, античные скульптуры, средневековые миниатюры, полотна великой эпохи Возрождения – я был поглощён водоворотом времени, в бешеном калейдоскопе образов различных эпох я потерял осознание себя как личности и мог лишь безучастно обозревать магическую пляску, в коей род наш циклично проходил через рождение, зрелость и смерть, снова и снова и снова!
Внезапно головокружительное видение закончилось, мы оказались у двери, открыть которую Гастон попросил меня. В момент, когда я ступил в последнюю залу, где место было отведено лишь одной картине, я понял, почему мне была оказана такая честь: в конце продолговатой комнаты висел Город. Некогда мне довелось побывать в Седлеце – небольшом городке, расположенном в семидесяти километрах от Праги. Достопримечательностью этого места является костёл Костнице, а именно, оссуарий, размещавшийся там с 1511 года. В 1870 году герцог Шварценберг заказал местному резчику по дереву Франтишеку Ринту произвести отделочные работы в часовне Всех Святых. Безумная фантазия в стиле чешского барокко в своё время стала для меня откровением. Должно быть, именно эта идея владела Лефевром, когда тот декорировал комнату для моего творения. Всё убранство помещения составляли человеческие кости. Если это были муляжи, выполнены они были поразительно правдоподобно, однако, вспоминая зловещие рассказы о сфере интересов хозяина дома и принимая во внимание его баснословное состояние, я вполне мог допустить, что материал, выбранный для создания интерьера, являлся реальными человеческими останками.
