Отец Руффино умолк, выпрямившись на своем возвышении, сверкая взором, — готовый к бою хоть с самим сатаной.
— Он подступит к вам, — продолжил монах, — с самых разных неожиданных сторон. Ибо елей диавола многолик и вливает его Сатана в одни лишь лампады. Ибо лгут мудрецы неверия, говорящие: человек рождается свободным. Человек всегда рождается орудием. Во чьи же руки он попадет — господни или диаволовы? выбор тут, истинно, за человеком. И в этом воля его — увы! — вольна. Но только в этом человек свободен, без права отвергнуть выбор, ибо третьего не дано!
А Мастер думал о том, что и речи эти для него не внове, и знал уже, к чему сейчас перейдет красноречивый посланец Рима.
— К вам подступят с речами о разуме, еще более опасными тонким своим коварством. — Мастер кивнул даже, так точно предвидел он ход проповеди доминиканца. — О природе и ее собственных силах, от бога якобы не зависящих, словно звон летит над полями не от колокола, чей язык приведен в движение набожною рукой. О законах вещественного мира, которые якобы призваны вы познать. Но не скажут при том, что мир сей — одна быстротечная видимость, а мы все — вечные жители иного, вечного мира. Потому еретичны, потому и преступны ложные поиски ложных мудрецов, о дети мои доверчивые, что ищут они истину не в боге самом, а в малом творении его — природе. Что увлекают они ложным поиском и мудростью простых разумом и духом сынов и дщерей церкви. Стократ преступнее они, че^ убийца и тать, ибо эти губят лишь свою душу, те же обрекают на худшую из погибелей сотни и тысячи душ!
«Уж не обо мне ли это? — думал Мастер. — Видел я где — то вправду этого фанатика, или просто они друг на друга все похожи?» ,
— Вот почему, — сказал отец Руффино, — я заклинаю вас, дети, словами апостола: memoria ad finem! — помните о конце! Презрев преходящее и мгновенное во бренной сути его, помните о вечном, а более — о спасении нетленных ваших душ. Облеченный доверием высших пастырей святой церкви нашей, пришел я, дабы наставить вас на эту стезю, облегчить вам путь. Сего ради сам в ад сойду, но вам помогу взойти ко господним весям. Как ни буду, однако, трудиться я, убогий и слабый инок, — выбор за вами, дети. Сделайте верный выбор, помните о конце! И господь, в своей великой милости, ниспошлет вам и в сей земной юдоли исполнение упований ваших и одоление врагов!
Улыбка фанатика на устах доминиканца уступила место обычной — приветливой, отеческой, доброй. Аббат неторопливо сошел с кафедры под взорами взволнованной паствы.
Отец Руффино, очи долу, скрылся в исповедальне. И начали к нему подходить христиане римского закона, дабы поведать грехи свои и получить отпущение их. Один за другим, по праву старшинства, подходили католики Леричей, каялись. И святой муж, учившийся прощать у доброго Иисуса, для каждого находил нужные, всеутешающие слова.
— Прощаю и отпускаю, — сказал аббат мессеру Пьетро Сенарега, признавшемуся во плотском грехе. — Но помните, сын мой: не токмо вино само источник суть прегрешения, но и сосуд. Если же сосуд сей диаволом вылеплен, а не из чистых рук, — опаснее стократ и напиток. Подумайте о сосуде, достоин ли вас, не грозит ли грехом еще более тяжким. А вино вам прощу, — заключил монах, усмехаясь во тьме.
— Достойно такое порицания, — молвил аббат, когда мессер Амброджо поведал ему, что в душе плохо чтит старшего брата, — И более всего — ибо делаете вы в этой земле единое великое дело. Но церковь учит, сын мой, — разные таланты на алтарь христианства различными путями и следует приносить. Чтите брата, повинуйтесь ему, но дело делайте, как велит талант, ниспосланный вам, верю, свыше. Я же, сколь сумею, с братом вас примирю.
— Боюсь, отец мой, — сознался с трепетом Конрад фон Вельхаген, — что я люблю одну здешнюю деву.
— Любовь от бога. Конечно, если безгрешна, — с невидимой улыбкой ответил аббат.
— Но мне снится, — с отчаянием молвил воин — инок, — что я целую ее в уста!
— И это все? — спросил исповедник.
— Разве это для меня не великий грех?
— На вас лежит более тяжкая вина, о храбрый брат мой, — перешел к делу отец Руффино, — грех неповиновения господней воле. Попав в христианскую эту крепость, вы не увидели в том, рыцарь, приказ небесного вашего генерала — стоять на сем посту, где служба всего трудней. И рветесь ныне назад, во крепкие стены орденских замков. Над этим помыслите, сыне, со смирением и верой. А тот грех — прощаю вам его от сердца, ибо не вольны мы над снами, посещающими нас в ночи.
