Утром Мазо проснулся, показалось ему, от звука боевой трубы на донжоне Леричей. Наскоро одевшись, юноша выскочил во двор. Солнце проглядывало уже косо сквозь ветви сада.
— Здравствуй, — услышал он грудной девичий голос, от колодца ему махнула рукой Оксана. — Иди мыться, я солью...
И солнечная улыбка юной зимовчанки озарила его опять.
— Кто здесь трубил? — спросил Мазо, перебарывая смущение. — Я слышал звук трубы!
Девушка звонко рассмеялась. Перед ним на плетне сидел огромный петух.
— Вот он, наш трубач! И наши часы! — гордо заявила она.
«Степнячка, знакомая с часами! Что за тайну прячет у Днепра этот скромный дом?»
— Но где твой отец? Где Василь? — спросил Мазо.
— Отец показывает дядьке Василю место для его зимовника, — ответила девушка, подавая рушник.
— И часто ты так... Остаешься одна? Не боишься?
— Кто нас тут найдет? — Оксана пожала плечами. — А и найдет — кто пройдет? На тропах — волчьи ямы, западни. Да и я, если что, стрелу умею пустить.
Гордая дева Поля — так назвал бы ее Мазо в стихах, если бы их слагал. Сколько видел он таких, не столь, может, милых, но статных и большеглазых красавиц — славянок со следами нагаек на прекрасных телах, согбенных позором и неволей, продаваемых на рынках Леванта!
— Пойдем, — сказала юная хозяйка, — тебе пора завтракать. — В горнице, перехватив устремленный невольно к книгам взгляд Мазо, коротко пояснила: — Это батины. Он у меня — книгочей. Други его про то знают; как найдут где книгу несут ему.
— Где найдут? — не понял вначале Мазо.
— А где — нибудь в маетке, у пана, кого потрясут, — с великою простотой пояснила Оксана. — Аль на галее, кою схватят в море. Аль у какого посла или ксендза...
Поев, Мазо вернулся во двор, уселся на призбе. Оксана, обутая и прибранная, хлопотала по хозяйству, однако держалась на виду. Мазо не выдержал, подошел.
— Там у вас что? — спросил он, глядя в сторону высокого зеленого забора.
— Тамо сад, родючие дерева, — ответила красавица. — Груши, сливы, яблони. Дядько Василь обещает давно виноград привезти с моря, да все не везет. Уж, я бы его растила — холила!
Мазо представил себе смуглые руки Оксаны среди виноградных листьев и вздохнул.
— Я тебе привезу лозу, — неожиданно для себя вымолвил он.
— Ой, правда? — Оксана подняла на юного фрязина сияющие глаза. Мазо отступил к хате.
— Посиди со мной, — попросил он. — Откуда ты взялась тут, такая?..
— Какая? — спросила Оксана, садясь рядом, слепя его улыбкой.
— Такая... — юноша опять не нашел слов и злился сам на себя.
— Батя привез...
— Откуда?
Оксана задумалась, и рассказала Мазо, что знала о судьбе небольшой семьи степного пасечника.
Оксана смутно помнила иную реку, на которой родилась, — великую, поболее Днепра. Помнила и родимый город — многолюдный, в повисшем, казалось, в небе сияющем венце церковных глав. Будто плыли над миром облака златые, да так и остались у Вежи, над градом святым Ярославлем, на радость людям. Отец переписывал искусно книги, переплетал в дорогую кожу и, словно дивных птиц, выпускал в мир, тем и кормясь с семьей, с женой Оленой да малою Ксюшей.
Но случилась беда. Однажды Семен, по неведению или намеренно дерзнув, стал переписывать книгу, у клириков почитаемую крамольной. Работа еще не была окончена, когда в дом набежали ратники, схватили еще не сшитые листы и то, с чего писал Семен, потащили отца, пиная, на владычный двор. Две ночи сидел книжный мастер на дознании у владыки — митрополита, в третью — выломил в застенке камень, сбежал. С женой и дочерью, в чем были, побежал на Москву, оттуда — в Киев.
Однако и там, в литовско — польских владениях, не отставала от него хула. Слуги божии, ходившие из Ярославля чрез Киев в святые земли паломничеством, узнали и здесь Семена, донесли на беглого киевскому митрополиту. И пришлось вчерашнему книжному мастеру, к купцам пристав, еще далее подаваться, ближе к теплым краям. Дорогою на обоз напали татары; жену Семена сразила стрела, самого, как яро ни бился, скрутили ремнями. И продали бы отца и малую дочку в Каффе иль Гезлеве, не отбей вольные люди полон у ордынцев у самого Днепра.
Семен ушел со своими спасителями за пороги, в Степь.
