— Ты скажешь еще — раб своей короны! — возгласил весело Пьетро. — На такое я согласен навек!
— Я — нет, — заявил младший Сенарега. — Мне нужна воля и только она.
Мессер Пьетро опять поднялся на ноги. Было ясно, что новая беседа о будущем величии рода ни к чему уже не приведет.
— Ну что ж, — заключил владетель — и старший брат, — покамест еще ты в моей власти. И быть тебе в ней до совершеннолетия, согласно закону, целых восемь лет. Достаточно времени, чтобы обрести благоразумие и зрелость в суждениях. С этого часа ты пойдешь под арест, до прибытия судна, которое все мы ждем. А не одумаешься и до того — отправишься на том корабле в плавание, простым юнгою. Проявишь послушание — и мессер Джироламо, почтенный патрон галеи и будущий близкий нам родич, возвысит тебя до матроса, со временем и более. Останешься, напротив, строптивым — и патрон, согласно моей воле, прикует тебя к веслу, среди гребцов.
К донжону был спешно вызван рыцарь Конрад. Комендант отвел взбунтовавшегося Сенарегу в камору, где жил ранее Тудор Боур, запер дверь и приставил к ней стражника. И бедный Мазо остался наедине со своими мыслями — о том, что будет с ним и его друзьями, когда приплывет к Леричам на своей галее Джироламо — пират, его будущий родственник. Мазо понял, на что намекнул Пьетро, какое родство хотят установить с лихим разбойником благочестивые старшие братья.
4
Темница — не дом родной, — в темнице время тянется медленно, сквозь свинцовое сито тревоги. Дружеская беседа в ней — лучший способ отогнать тоску. Текла беседа узников и здесь, в тюрьме замка Леричи. Пленные воины вспоминали о прошлом, гадали о будущем, перемывали кости немилостивой судьбе.
Стосковавшись по родине на чужбине да в плену, говорили больше о ней, о близкой, но недосягаемой Земле Молдавской. О том, какой особый, нигде не чуянный более дух идет от меда, собранного бортниками на тайных полянах старых кодров. Как вкусно, каждое по—своему, мясо трех пород водившихся в их земле овец. Вспоминали охоты на диких. Как быстро бегали вислогубые — нижняя губа диких овец отвисала на целых два пальца — по кручам, так быстро, что не каждая собака могла и догнать. Как ловили у лимана, выше Монте—Кастро, тарпаньих родичей, водившихся только здесь удивительных крохотных коньков, чье мясо так любили татары с Поля.
Вспоминали смешные случаи. Зэбрелуш рассказал о том, как забрался землянин[96] из его села в дупло за медом, да провалился; за много лет углубление в огромном дереве стало в добрую пещеру, да и мёдом наполнилось почти до краев, мужик увяз в нем по самое горло. Несколько дней просидел бедняга, не в силах выбраться, весь в меду, поддерживая им же в теле жизнь, пока туда же, волею судьбы, не забрался полакомиться здоровенный медведь. Землянин, слава богу, не растерялся: вцепился мишке в кудлатую задницу, издал страшный вопль. И лютый зверь, испуганный насмерть, ринулся прочь и вытащил — таки крестьянина из сладкой западни, в которой тот чуть было не погиб.
— Только не медведь то был, братья, — промолвил кто — то в темноте, за спиной рассказчика, — ей—богу, не медведь! То был, — понизил он голос, — сам пан леший, провалиться мне на месте, коли не так!
Говорили и о иных делах, более важных. О битвах с мунтянами, ляхами, татарами, о нападениях осман и мадьяр. О незаживающей ране Молдовы — смутном времени, начавшемся со смертью доброго Александра и все еще не окончившемся, ибо нет еще на столе княжества истинного государя — нынешний, братоубийца Петр, и земле не люб, и умом да духом слаб. О том, как ждут на Молдове все прекращения междуцарствия, утверждения в столице доброго воеводы, способного правую отчину свою устроить и оборонить.
Воевода же и хозяин крепкий стране был нужен, как никогда прежде. Ибо надвигалась с юга страшная, небывалая от Батыя угроза — турки.
Даже здесь, в темнице замка Леричи, простые сыны Молдовы были едины, почитая надеждой страны юного, не по годам разумного и храброго княжича Штефана, сына несчастливого Богдана. Славный, великий воитель был Богдан, да оплошал — доверился брату. Оттого и погиб.
