В Москву она не вернулась. Сергей был простой рыбак. Жили они бедно, в одной маленькой комнатке. В конце весны родился Андрюша, и стало ещё труднее. Иногда она получала письма из Москвы от друзей. Ей хотелось повидать их, но никогда ей и в голову не приходило, что она может уехать из Гурзуфа. Хотя ей было очень плохо. Сергей много пил, страшно ругался пьяный и даже бил её.
Иногда она ходила в санаторий. Там стояло пианино, и она играла, не обращая внимания на людей в пижамах и соломенных шляпах, снующих вокруг.
Потом началась война. Сергея убили в июле под Одессой, и она узнала об этом ещё до того, как в Гурзуф вошли немцы. Немцы заминировали пляж, устроили в Артеке офицерский дом отдыха с бильярдами и проститутками и заставили всех работать на виноградниках: рейху требовалось много хорошего вина.
Немцы ушли без боя, и три дня вообще никого не было, ни немцев, ни наших. А потом опять начали жить. Когда открыли ресторан, она начала играть там по вечерам. Наверное, оттого, что это был ресторан и там пили, и она видела, как от этого люди становились веселее, она тоже начала пить. Пила много, часам к 11 ночи пьянела так, что фальшивила, но люди в ресторане не замечали этого. Только один заметил — Святослав Рихтер, они были знакомы по Москве, но, кажется, он не узнал её.
Андрюша вырос, учился в Москве, писал ей письма. Хорошие письма. О товарищах, о футболе, потом о каком-то Резерфорде и циклотронах. Она читала эти письма соседкам, и все хвалили Андрюшу, говорили, какой он умный.
Когда ресторан закрывался, она, уже сильно пьяная, уходила к морю и горько плакала. Потом успокаивалась, умывалась и шла домой…
Я знал эту женщину много лет.
* * *
— Какой добрый поэт Сергей Есенин, — сказал однажды Косолапов. Он, пожалуй, прав.
* * *
Первый раз был в Лужниках на стадионе. Стадион хорош. Когда тепло, наверное, там уютно. А когда не хочется есть, то, наверное, и уезжать отсюда не хочется.
11.9.56
* * *
Кира: Ну, как там ваша жизнь?
Валя: Всё плохо…
Кира: А какое вам дело до этого!?
* * *
Начало зимы в лесу. Мелкие снежинки кружат над землёй и тают еще в воздухе, а лес стоит очень тихо, вслушиваясь в их бесшумный полет, стоит покорный, с болезненной сладостью ощущая острые уколы холода. На опавших листьях дубов блестят капли, а сами листья из старой тускнеющей бронзы отогнули кверху свои резные края, они не хотели прикасаться к холодной земле и надеялись, что ветер поднимет их и унесёт обратно на дубы. Переделкино.
23.9.56
* * *
— А хочешь, я тебе в морду дам?!
Сколько думал, не могу придумать ответ на этот простой и ясно сформулированный вопрос.
* * *
Ни хрена не делали, целый день трепались о том, как можно оценить работу в научно-исследовательских учреждениях.
* * *
Ей нравилось читать книги, в которых не переводились иностранные фразы.
* * *
Мать поймала клопа. Зовёт бабушку:
— Смотри, я поймала клопа…
Бабка поглядела и сказала:
— Этого не может быть. У нас нет клопов.
* * *
Олег Ефремов рассказывал мне, что видел на целине афишу: «Устин Малапагин» (итальянский фильм «У стен Малапаги»). В «Курортной газете» в Ялте было напечатано: «Анна Конда» (бразильский фильм «Анаконда»).
* * *
Мы ехали в троллейбусе. Мне было грустно оттого, что она очень нравилась мне, я сидел сумрачный, колючий, а она ела конфету «Красная шапочка». Когда съела, начала свёртывать из фантика поддельную конфету. Я следил за ней и задумал, что, если она отдаст подделку мне, будет плохо: поддельная конфета олицетворяла обман. Свернув всё как надо, она спросила меня шепотком:
— Дать тебе?
Я молчал.
— Дать?
Я опять молчал. Я хотел остаться в равных шансах с судьбой. Скажи я что-нибудь, игра была бы нечестной. Она рассердилась и, зажав в кулаке подделку, отвернулась к окну. Я боялся, что она может засунуть её мне потихоньку в карман, сидел настороженный, ждал, что будет.
Потом я провожал её до дома и забыл о своих страхах. Вспомнил только тогда, когда она, простившись со мной, бросила что-то в урну. Я окликнул её и спросил зловеще:
— Ты конфету бросила, да?
Когда она с недоумением призналась, что бросила этот фантик, я почувствовал такую лёгкость, радость и нежность к ней, так захотелось сказать ей что-то приятное, но я не знал, что сказать, и не сказал.
