Воплощение Бога Слова — центр и солнце всей временной истории человечества, от которого заимствуют свой свет, то есть обретают свое истинное значение, все события предшествующие и последующие этому акту, которые как бы вращаются вокруг этого Солнца на разных расстояниях, наподобие планет.
Поэтому всенародно Божественная Литургия (Литургия оглашенных) начинается воспоминанием (и переживанием) ветхозаветной истории, находящим свое прекрасное выражение в пророческих псалмах Давида (антифоны Литургии). После пения второго антифона меняется тональность мелодии и сама мелодия, и звучит песнь «Единородный Сыне и Слове Божий, безсмертен Сый, и изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы, и ІІриснодевы Марии...». Это означает пришествие в мір Христа Спасителя и начало Нового Завета. Священник здесь — обобщающий символ человечества и Ангельского Міра, умоляющих Бога о прощении и спасении людей.
Очень важно отметить, что великая ектения в начале Литургии, обе малые ектении, первая просительная ектения заканчиваются одним и тем же воззванием к народу: «Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим». Этим же воззванием оканчиваются многие ектении на всех Богослужениях Православной Церкви и на требах. В контексте Литургии такие воззвания — это призыв прибегнуть под кров Богоматери и Небесной Церкви всех святых перед лицом грядущей страшной и нелицеприятной, хотя и вожделенной встречи со Христом.
Если Дискос (священное блюдо, на котором полагается «агнец» — часть хлебной просфоры, претворяемая в Тело Христово, а также частицы из других просфор в честь всех святых, всех живых и умерших членов Церкви) обозначает собою вечность Царства Небесного (круг — символ вечности), а также Церковь, как круг избранных ко спасению в вечности чад Божиих, то Святой Потир (Чаша) преимущественно знаменует собой Богоматерь, как Вместилище Невместимого. Деву Марию может обозначать также кадило (где горящие угли — это Божество и человечество Христа, ладан — благовоние подвига Сына Божия, как Богоприятной Жертвы во умилостивление за грехи міра, а самый дым — знамение благодати Духа Святого). Все это и многое подобное не ускользает от духовного взора внимательного священника. Соучастие в деле великом, всемірном, таинственном и страшном быстро начинает преисполнять его душу крайним благоговейным молчанием и предельным вниманием к тому, что он должен совершать.
На «малом входе», когда при пении заповедей блаженства святое Евангелие выносится северными вратами и вносится Царскими, священник знает, что изображает собою Самого Господа Иисуса Христа, идущего с проповедью Евангелия... Во время чтения Апостола священник — равноапостольный, он знаменует собой апостольский лик, а потому сидит во время этого чтения. Когда читается Евангелие, священник стоит, как верный ученик Христов, как Его апостол, смиренно внимающий словам Божественного Учителя. При возглашении просительной и заупокойной ектении священник вновь знаменует собой Господа Христа, молящего Отца Небесного о всем роде человеческом. Здесь пастырь-священник непосредственно выступает ходатаем за своих прихожан, и затем — за весь мір!
Возглас «Оглашеннии, изыдите... да никто от оглашенных, елицы вернии, паки и паки Господу помолимся» помимо своего прямого смысла (как имеющий свое определенное историческое происхождение) сокровенно и таинственно означает еще и отделение «овец от козлов», то есть Страшный Суд и наступление Небесного Царства. И в самом деле, с этого момента Царство Божие незримо, но ощутительно начинает «наполнять» собою алтарь, где вскоре должно произойти величайшее Таинство! Священник смиренно молится об очищении себя и прочих служащих от всякой скверны плоти и духа, о даровании укрепляющей благодати Духа Святого, о благоугодности Богу данной бескровной жертвы.
Особая духовность пронизывает время пения Херувимской песни. Если Причащение — это Превеличайшее завершение (финал) Литургии, то Великий Вход на Херувимской песне — это ее кульминация. Здесь священник, принося Богу фимиам кадила и обращая его на алтарь, на священные предметы, на весь народ и храм, как бы совлекается мысленно всех своих богослужебных облачений, знаменующих одеяния Божественного Света, свойственные Царю Вседержителю Христу, Ангелам и всем праведникам в Небесном Царстве, и предстает духовно Богу в наготе крайней немощи и греховности своего человеческого «я». Он просит Бога, Который Сам заповедал людям совершать это служение, которого совершить не может никто из связанных плотскими похотями и страстями, чтобы Господь не отринул Его, священника, от Себя, от числа слуг Своих, совершил бы Сам руками священника предлежащее Таинство, ибо, в конце концов, не священник, а Сам Христос есть Приносящий и Приносимый, Дающий и Раздаваемый в Таинстве Своего Тела и Своей Крови. В этой тайной молитве особенно ярко отражено удивительное единство священника со Христом, единство, в котором оба они пребывают нераздельно, неразлучно, но и не сливаясь друг с другом, так что священник продолжает оставаться самим собой, особой человеческой личностью, а Христос остается Премірным Божеством, снисходящим к людям, то есть тоже особой, Богочеловеческой Личностью, но вместе они оба совершают великое Таинство.
