Поначалу чернь ещё немного боялась легендарных эльфийских колдунов, но посадив полдюжины таких на свежеструганные колья, утратила и этот страх. Тем более, что ничего особенного эти жалкие маги противопоставить толпе тогда не могли — настолько велика была сила и вера перевозбужденной орды.
Остановился Четвертый Освободительный только на берегу моря, голодный и злой — кончились западные эльфы, кончилось и их вино, кончились и их так весело горящие дома-деревья. И тогда пришлось поворачивать и по первым заморозкам плестись обратно — по выжженному следу, через разоренную страну. Очень скоро стало понятно, что никто не собирается кормить такую ораву бандитов. Ели зверей и червей, потом траву и листья, ели одежду и обувь, в конце концов ели друг друга: сильные — слабых, а слабые — мертвых.
Вернулись немногие, молодой Гровель оказался тогда в числе счастливчиков и во всеуслышание поклялся никогда более не пересекать по доброй воле границу эльфийских лесов. Теперь клятву предстояло нарушить, и воплощенный маршал Бродерик никак не мог найти достойного оправдания готовящемуся проступку. Пообещав себе, что непременно по завершении дел отправится в первый же Храм на исповедь и поставит две сотни свечей толщиной с руку Хорста во искупление вынужденного греха, маршал успокоился. А для пущей уверенности плеснул в костяную чашу, вырезанную неведомыми мастерами из бивня морского единорога, полпинты савантейского, к которому с легкой руки Хорста за последнее время очень привык.
Глава 20. Степь. Неспящий и ведьма
Еукам Ниррам никогда не выбирался из своего шатра. Во всяком случае, так думали все, кто населял становище. Оорги частенько заходили под кожаный полог к дымящему очагу, смотрели на неподвижную фигуру Еукама, замершую над углями, оставляли дары, иногда меняли под ним вонючую подстилку, а раз в год — в день солнцестояния — даже протирали шамана мокрыми тряпками и травили вшей. Но никто никогда не видел его вне шатра! Кроме старой ведьмы Жалыдын Туурдек, обитавшей в землянке на другом конце поселения. Эта древняя горбунья, от одного вида которой у самого бесстрашного сына Оорга-Небесного Праотца отнимался язык и останавливалась в венах кровь, помнила молодым ещё предыдущего Неспящего — Жерчира Вечного. Вечный-то он, конечно, вечный, но старая жаба пережила и его.
И сегодня, ровно в полночь мерзавка принесла весть, ради которой и были придуманы Неспящие. Их было всего четверо — по одному на десять дневных переходов вдоль границы с лысомордыми уродами. Конечно, любой оорг знал, что лысомордые тоже обрастают бородой — по крайней мере, самцы, но вот мерзкая голая полоса между бровями и волосами на голове не зарастала никогда! И отвратительные розовые уши… бе-э-хг… как у свиньи! Недаром их называют уродами! Уродливее них только зеленомордые, но те сидят в своих дуплах и не лезут наружу! А лысомордые снуют всюду — задолбали!! Ну да Небесный Праотец-Владыка найдет со временем способ расправиться с этим позором на спине Мирового Кита. Кто такой Мировой Кит — сейчас среди ооргов знали немногие, и Неспящие были в числе помнивших о том, что когда-то народ Оорги владел всей землей и даже морем!
Четверых Неспящих выделили из младших шаманов три поколения тому назад, во время последней Большой Охоты на Лысомордых. Та охота не задалась, да и само название — «Охота на Лысомордых» не совсем соответствовало течению событий, ведь охотились тогда больше лысомордые на ооргов, а не наоборот. Но с помощью Балтара Назерила дети Оорга выстояли в той Охоте, принеся домой немало шкур лысомордых. Правда, Балтар усилился при этом настолько, что объединенный Шестнадцатисторонник Больших Шаманов едва-едва смог противостоять колдуну и его Повелевающему Слуге-Демону. Их изгнали из мира Живых, заключив между Бранами Бытия и ЗАбытия, окропили Алтарь Обращения мочой столетнего песчаного вепря, засушив единственную струну, связывавшую события в Бытии и в Междубранье. И Назерил-мозгоед навсегда должен был оставаться в своем Узилище, не способный ни умереть, ни воскреснуть! А сторожить его назначены были Неспящие, коих сначала было ровно шесть — для надзора за каждой гранью Браны, но постепенно Шестнадцатисторонник Великих уменьшил их число до четырех, видя, что со стороны двух отсохших Струн не приходится ожидать прорыва Браны.
