Иногда удавалось пресечь бегство, устраивая внезапные обыски в домах особо «неблагонадежных» пленных. В 1712 году в Сенате было заведено дело по факту обнаружения в доме, где проживал пленный секретарь Цедергельм, секретных дверей, через которые ходили за городские стены шведские военнопленные. Шведские власти неоднократно устраивали обыски в доме русского резидента, так как они считали его организатором многих побегов. Хилков жаловался в Москву, что во время таких посещений у него изымают чернила, бумаги и книги.
В истории плена Северной войны есть несколько резонансных случаев бегства пленных. Бегству русских генералов на Пасху 1703 года предшествовали совершенно определенные события. К началу декабря 1702 года положение высокопоставленных пленных стало совершенно нетерпимым: краткие послабления в содержании сменились длительным ужесточением. Долгорукий, царевич Александр, Трубецкой, Головин и другие обратились к Карлу XII с мемориалом, в котором указали на то, что их положение принципиально отличается от того, чего они ожидали, когда подписывали капитуляцию под Нарвой со шведскими генералами Веллингом и Горном, обещавшими, что содержать их будут в соответствии «с воинскими обычаями». Многие русские, по их словам, «болеют и умирают от смрадного воздуха и от тесноты», а между тем шведские пленные живут в Москве «в великом довольстве». Последнее заверение, впрочем, противоречило тем сведениям, которые тайными путями приходили от Томаса Книперкроны и которым, что естественно, шведские власти доверяли гораздо больше. А он сообщал, в частности, что попавшие в русский плен под Эрестфером полковник Эншельд и ротмистр Врангель содержатся в Преображенском приказе в кандалах. Именно эти данные стали основанием для очередного ужесточения режима содержания русских пленных. В январе 1703 года ситуация еще более накалилась после того, как была случЬйно обнаружена очередная попытка генералов передать известие о своем бедственном положении в Москву.
По сведениям посла Измайлова, подобная «теснота» в содержании генералов действовала несколько месяцев. Пожалуй, единственным исключением было разрешение отслужить 2 февраля службу в день Сретенья Господня, на которую, впрочем, не были допущены князь Хилков, царевич Александр и их слуги. В конце апреля 1703 года русские пленные воспрянули духом — шведские власти сообщили им о готовности организовать обмен пленными. В связи с этим в дом генералов даже пришли специальные чиновники для составления списков русских для отправки на границу и в Москву. Каково же было их разочарование, когда они узнали, что Карл не планировал обмен ни генералов, ни резидента.
В этой ситуации генералы Трубецкой, Бутурлин и Вейде решились на побег. Ранним утром в субботу 2 мая, когда все шведы были на церковной службе по поводу католической Пасхи и охраны в доме почти не осталось, сломав часть стены в комнате майора Пиля и капитана Фриза, беглецы выбрались на пустынную улицу, сели в заранее нанятую карету и попытались скрыться из города. Но побег быстро обнаружили, и в кирхах объявили о Награде за поимку преступников в 4000 ефимков (1000 риксдалеров[50]), что вызвало большой энтузиазм среди жителей Стокгольма. Уже к полудню генералы были обнаружены в трех милях от города в лесу и закованными в кандалы были доставлены к бургомистру, который «их зело ругал и бесчестил». Далее последовало наказание: генерала Вейде посадили в небольшую комнату в Баргушу[51], а спустя десять дней перевели в здание долговой тюрьмы. Трубецкого заточили в Посмиголь — место, где содержали преступников, осужденных на смертную казнь. Суровее всех наказали Бутурлина, к которому, как известно, шведы испытывали особую неприязнь. Его посадили в подземную тюрьму в камеру, где было только маленькое окошечко в двери, через которое ему давали пищу и воду. Майора Пиля и капитана Фриза, как сообщников, перевели в тюрьму под Ратушу, а к русскому резиденту вновь приставили охрану с заряженными мушкетами. Кроме того, власти организовали тщательное расследование обстоятельств побега, выясняя прежде всего личности тех, кто помогал русским. Хил ков в письме в Москву от 19 мая 1703 года возмущался, что лучше быть русским пленным христианином в Турции, чем в Швеции, так как они «почитают русских ни зашто и бесчестно ругают и смеются» и что к ним не должно быть такого отношения, так как «всякий невольник воли ищет».
