— Добра шкура. На подметки бы. Гостинчики везешь?
— Везу-у.
— Так ты из самого Лежачего, говоришь? Выпуливайся. С Солидарного до Камня ближе.
— С какого Солидарного?
— Ну полустанок этот так называется.
— А-а. А если в Черешках сойти?
— В Черешках попадется какой транспорт или нет, а отсюда, в крайнем случае, пешком можно добраться.
— Да отсюда, поди, и дороги нет никуда.
— Есть. Теперь наверняка есть.
— Ну, счастливо тогда вам.
— Тебе счастливо.
— Пришвартуюсь как-нибудь.
Костя спрыгнул на полотно, стащил с площадки чемодан и круто зашагал вдоль состава.
А составу ни конца ни краю. Порожняк. В здешнем полумраке он здорово походил на конский обоз у переправы, и казалось, не щебенка хрустит под ногами, а усталые лошади хрумкают в торбах овес.
И нигде никого. Лишь долговязая тень исправно топает след в след, боясь отстать и заблудиться. На весь полустанок одна-единственная лампочка, и та около дежурки, зато уж звезд над Сибирью дополна.
— Ух ты, сколько их повысыпало! Хоть лопатой греби. Да новые все!
А как же иначе, если теперь здесь все новое и вечное: и рельсы, и шпалы, и разгрузочная платформа из векового лесу, и даже свежая щепа кругом, похожая на лещей, топорщилась и шевелилась еще.
Напротив платформы искрилось капельками смолы продолговатое сооружение, то ли барак, то ли склад — не разглядеть, потому что кряжистая сосна играючи протянула мохнатую лапищу и упрятала времянку от глаз людских.
Но по тот бок сосны посиживал, оказывается, на самом свету человек в шапке, полушубке и валенках, сунув руки в рукава и зажав между колен берданку. И по ружьишку этому Костя определил, что продолговатое сооружение — склад все-таки, а человек — сторож при нем, который мирно посапывал, если прислушаться.
— Эй! На вахте! Затвор украли.
— Чего ну… фулиганишь? Идешь своей дорогой — иди, не блажи. Вот встану… так… не погляжу что флотский.
— Да ладно, дедушка, сидите уж, не вставайте. Не подскажете, на Лежачий Камень как попасть?
— На Лежачий? На Камень? А-а-а. Тутошный! А я ведь было за чужого тебя признал. Чей ты там?
— Широкоступов.
— Наума? Председателя? А-а-а. Я ведь Наума хорошо знавал. Я ведь сам тоже… селезневский, да вот под старость… М-м-м… В служащие переметнулся, в общем, сглуповал. Сейчас такие привилеги нашему брату-хлеборобу. И ведь судили мне умные люди: Евсей, спохватишься.
— Ничего, все поправимо, — улучил момент Костя, чтобы вклиниться. Деду что, дед дома. — Так вы все же подскажите, куда мне править в домашнюю сторону.
— Подсказать не штука, клин, точка, тире, опасно ведь на ночь глядя.
— А не все равно, что ночью глушь, что днем глушь.
— Но, не скажи-и, парень. Ты поглядел бы днем, что у нас делается. Бульдозеры, МАЗы, КрАЗы. Отдремала Сибирь! — Старик отогнул воротник, говорить мешает, прислонил к сосне берданку.
— Привести, к примеру, тутошние трущобы. Давно ли через наши места и волк не пробегал, а ныне эвон какие оказии скрозь-наскрозь носятся. Было жути сперва. Он ведь, дьявол чумазый, и молча-а-ком-то несется — земля трясется, да еще как взревет — н-ну! Старушня моя молоньей на полати. Вот те крест, не вру. Тебе, ясное дело, смешно, ты всего повидал, а если мы тут с Евлампией громче коровьего реву и сигналов не слыхивали — хоть кого оторопь возьмет, верно? К паровозам как след не привыкли — нефтепромыслы зачали, навезли добра, караулю сижу.
— Нефтепромыслы? — не поверил Костя. — Нефтебазу, может быть. Откуда здесь нефть?
— Где? У нас? У нас тут ее, сказывают, о-е-ей сколько. А с чего началось? Один геолог будто бы в болотвину провалился. Выскребся, а у него, веришь ли, полные голенища того мазута. Вот те крест, не вру. Ну и пластается теперь наше кержачье, рукава по плечи закатало, сверлят землю. И ведь не корысти ради. Энтузиазм! И все ради-для.
Костя усмехнулся: дед с берданкой нацелился рассказывать — до утра не переслушаешь.
— Ну, хорошо, дедушка, лекцию об энтузиазме вы бабке Евлампии своей прочитаете, а мне «ради-для» махнули бы, каким курсом держаться.
— А тут у нас теперь один курс — прогресс. Так что позамимо не свернешь. Вон через переезд и по тракту до Селезней, клин, точка, тире.
