— Так вот, значит, жил да был русский.
Евлантий Антонович рассказывал, слушателей прибавлялось. Какой-то верткий парнишка проскользнул и бесцеремонно улегся за Федьку, кто-то, карабкаясь на самую верхотуру, больно наступил ему на ногу — тоже стерпел, шума не поднял. И вообще, пока речь шла о тяге земной, о суме переметной, о ратае-ратаюшке, его соловой кобылке, кленовой сошке и шелковых гужиках, об идолище поганом в вольном изложении с изменениями и дополнениями, рассказчика никто и вздохом не перебил, но когда у него явно подразумеваемый Микула Селянинович начал сил набираться от прикосновения к матери-земле, наверху хмыкнули:
— Так это уже Антей, Евлантий Антонович. Обыкновенный греческий эпос.
— Сами вы греческий эпос! — вскочил Вася. — Кто там шибко грамотный? Ты? Наш это был товарищ! Что есть Греция? Глушь. Горы да боги на горах. Да грецкие орехи еще.
— Господи, а ты-то откуда знаешь?
— Знаю. По географии в четвертом классе проходили.
— И не в четвертом, а в пятом, и не по географии, а по истории.
— Много ты понимаешь!
Завязался спор, и каждый старался перекричать не только друг друга, но и встречные поезда. Едут люди.
Костя Широкоступов прямо-таки продирался домой, потому что это была его третья пересадка за дорогу. Третья и самая томительная.
— Не везет. Несчастная сотня километров до дому осталась — и шестнадцать часов поезда ждать.
Возле расписания торчали еще люди, и хотя Костя конкретно ни к кому и не лез со своей досадой, сочувствующие нашлись.
— Да-а, движение. За шестнадцать часов пешком можно дойти.
— Со средней скоростью шесть целых, двадцать пять сотых километра в час.
— Вычислил? Не иначе, в институте учишься.
— Нет, окончил уже.
— Ну, развели антимонию. Тебе, матросик, в какую сторону?
— В ту, на Тюмень.
— Тогда беги скорей, сынок! По-моему, туда носом порожняк стоит. Ты военный, посадят!
Порожняк стоял, но куда носом, определить было трудно, потому что над всеми путями отсвечивали закатом красные светофоры, журчала вода, из-под огромного крана, похожего на букву «Г», кряхтя и отдуваясь, пил паровоз, и лоб в лоб с ним ожидал своей очереди другой. Во всем составе два вагона по концам, остальные цистерны, тележки, думпкары. Всего два вагона, и на тормозных площадках обоих горело по стоп-сигналу и маячило по фигуре.
Окликнул ближнюю:
— Товарищ кондуктор! Вы меня до разъезда Черешки не подбросите?
— Лезь, морячок, плацкарта свободная, — сразу же согласился посадить его добрый дядька. — На побывку или совсем?
— Все, батя, отплавал свое, землю пахать еду. А скоро тронемся?
— Сиди спокойно, тронемся когда-нибудь. Ага! Паровозик подцепили. Так, говоришь, на целину изъявил желание? Чей ты деревенский-то будешь?
— Из Лежачего Камня. Слыхали, может?
— Э-эвон откудова! Земляк почти. Ага! Зеленый дали. Сейчас помчим, только держись!
Но товарняк полз еле-еле. Ветка новая, дорога незнакомая, кругом сплошная тайга началась, поворотов уйма, а уж темень такая — колеса вязнут.
Кое-как двигались.
Паровоз часто останавливался, аукал и, затаив дыхание, ловил, где ему отзовутся его товарищи паровозы, будто и впрямь боялся сбиться с пути. Разговаривать не видно, не то что шпал.
— Не в курсе, земляк, далеко, нет до Черешков? — спросил Костя в темноту. — Служить на быках уезжал, возвращаюсь поездом.
— Да-а, ерунда. Вот сколько мы… версты две, однако, отмахали уже? Еще двести проедем — в аккурат две тыщи останется.
— Сколько, вы сказали? Две тысячи? — переспросил Костя и, поняв шутку, захохотал. — Да у нас в Сибири так.
Оказывается, разговорились когда, кондуктор этот и не кондуктор вовсе, сам зайцем катит. Тоже на целину якобы порхал мотылек — не понравилось.
— Быстро ты оглобли повернул.
— Да-а-а, понимаешь… Везде хорошо, где нас нет. А коли по правде тебе сказать ежели — климат не тот. Веришь, все шары выдуло. Как в Сахаре.
— А вы уже и в Сахаре успели побывать?
Попутчик смолчал.
— Вам, похоже, нигде не климатит.
— Зато уж ты, я гляжу, больно шустрый вокруг бани на коленках.
На том их беседа кончилась, пока поезд не выкарабкался-таки на крохотный, со спичечный коробок, полустанок, не вытянулся во всю длину и не замер. Дядька повисел на поручне слева, повисел справа, скребнул меж лопаток, побарабанил носком сапога по тугому боку Костиного чемодана.
