Но до Центра международной торговли Виктор не стал добираться, свернул направо и выехал к зоопарку. Найдя место, где можно было оставить машину, Виктор вошел на территорию зоопарка и присел на скамейку около большого пруда.
Белые и черные лебеди величаво рассекали ставшую от утренних холодов уже прозрачной воду, утки сбивались в стаю и время от времени с треском рвущегося на ветру полотна взлетали, делая два-три тренировочных круга над зоопарком. В середине ж пруда, на небольшом островке, рядом со сколоченным из зеленых досок домиком сидели, спрятав головы под крыло, те утки, которые, очевидно, не собирались подвергать себя опасностям дальнего перелета, а предпочитали перезимовать здесь, за пазухой большого города.
Глядя на этих цивилизованных птиц, Виктор подумал о том, что они изменили своей природе, своему вечному инстинкту и, скорее всего, встали на путь прямого вырождения. Не понимая этого, конечно. Они избрали то, что легче далось сегодня — вот также поступают многие люди. Но люди отличаются от уток тем, что знают, что будет завтра, что завтра их не будет, а сегодня надо трудиться для тех, кто придет на их место завтра.
В этом весь смысл жизни, вся ее диалектика. И если ты не понимаешь этого или начинаешь жить только ради себя, то тогда и возникает та самая двойственность существования от необходимости натянуть маску искренности, благородства, честности на лицо своего эгоизма.
По такой же схеме, подумал Виктор, возник и так долго существовал союз троих: Антон-Марина-Виктор. Союз-маска свободных от каких-либо обязательств людей, единственным принципом которых было: мое желание — закон!
Виктор вспомнил, как он вел планомерную осаду Люси, притворяясь то бесшабашным оптимистом, то убитым горем сиротой, то безнадежно влюбленным, как он предлагал Люсе стать ее рабом, но… только на время их встреч, и как он все-таки добился своего… и жестоко за это поплатился.
В конце такой схемы, по которой существовал триумвират, всегда стоит тупик. Также, как в деле Марчука, который доказывал, что можно повысить производительность агрегатов на тридцать процентов, и нашлись же люди, поддержавшие его идею. Где сейчас этот Марчук? Все давным-давно о нем забыли, а если и вспоминают, то как об анекдоте, а ведь этот анекдот, может быть, составил смысл целой жизни этого человека.
Двойственность начинается с первой лжи, подумал Виктор.
Может быть, не с первой лжи, но с главной лжи, со лжи в главном. А когда же я дрогнул, сознательно солгал себе в первый раз?
В самый трудный момент своей жизни…
— А какие же мы хорошенькие, какие сладкие. А вот мы тут сядем, отдохнем, вот на этой скамеечке, здесь и солнышко как раз светит, — услышал Виктор женский воркующий голос.
Виктор сидел, закинув голову навстречу нежаркому осеннему солнцу, закрыв глаза и надвинув кепочку на лоб. Он открыл глаза и увидел молодую мамашу в очках, в сиреневой пуховой шапочке, в зеленом приталенном пальто и черных резиновых ботиках. Она склонилась над детской коляской, мерно ее покачивая, а потом присела рядом с Виктором.
— Господи, Таисия! — удивился Виктор.
Таисия неторопливо повернула голову, посмотрела на Виктора и поздоровалась так, словно они расстались только вчера:
— Привет.
— Не признал сначала, — заговорил Виктор. — Я же тебя в очках никогда не видел.
— Что же я по-твоему девка молодая, на выданье, и буду очки таскать, как старуха? — посетовала она на непонятливость Виктора. — Сейчас я уже замужняя, можно и носить. Близорукость у меня. С детства. Уже около минус пяти. Говорят, операции сейчас делают, исправляют глаза, не слышал?
— Слышал. Есть даже специальный институт микрохирургии глаза. У нас один сотрудник, Иван Сергеевич, такую операцию сделал. Удачно.
— Боюсь я, — вздохнула Таисья. — С другой стороны, привыкла. Ты в стереокино никогда не был?
Виктор утвердительно кивнул головой.
— Был, значит, — поняла Таисья. — Так вот, когда там на экран без очков смотришь, то все размытым кажется, а если очки наденешь, то все такое крупное, близкое и словно лезет на тебя. Вообще-то я хожу без очков и никого не вижу. Спокойней мне так, о своем думаю. Да без очков мне и люди кажутся лучше, красивее. Вот на тебя посмотрела, седой ты уже, в морщинках, а ведь молодой еще мужчина.
