— Вот и он, — шепотом говорю я. Мое сердце колотится как бешеное.
Он хмурится, когда доходит до своего шкафчика и видит на нем большое коричневое печенье. Он оглядывается по сторонам, очевидно надеясь увидеть того, кто сделал это. Когда он берется за печенье и тянет его на себя, оно крошится в его руке, но магнит так и остается на двери шкафчика.
— Как он реагирует? — спрашиваю я более высокого и имеющего лучший обзор Така.
— Он улыбается. И качает головой. А сейчас выбрасывает раскрошившееся печенье в мусорное ведро.
Улыбка сойдет с лица Карлоса, когда он откроет свой шкафчик и обнаружит там еще девяносто девять магнитных печений.
— Я пойду туда, — говорю я Таку.
Я выбираюсь из кабинета миссис Хадденс, который служил нам укрытием, и как ни в чем не бывало подхожу к своему шкафчику.
— Привет, — говорю я Карлосу в тот самый момент, как он открывает свой шкафчик и его глаза расширяются.
— Ставлю тебе пять с плюсом за оригинальность и исполнение, — говорит он.
— Тебя не беспокоит, что я получаю отличные оценки за все, даже за шутки?
— Да. — Он выгибает бровь. — Я впечатлен. Я зол и впечатлен.
Он закрывает свой шкафчик, оставляя девяносто девять печений внутри. И мы идем рядом на его первый урок так, словно их не существует. Я не могу сдержать улыбку, пока мы спускаемся в холл. Он несколько раз качает головой, как будто все еще не может поверить в то, что я сделала.
— Перемирие? — спрашиваю я.
— Ни за что. Ты, может, и выиграла эту битву, chica, но война еще не окончена.
Я НЕ МОГУ ИЗБАВИТЬСЯ от запаха печений. Он на моих руках, в моих учебниках… черт, даже в моем рюкзаке. Я попытался убрать парочку из своего шкафчика, но от них было столько мусора, что я сдался. Я дождусь, пока они заплесневеют… а потом соберу все крошки и засуну в шкафчик Киары. Или еще лучше — приклею их туда на суперклей.
Мне нужно отвлечься от мыслей о печенье и Киаре. Ничто не превзойдет стряпню mi’amá, но как только я возвращаюсь домой после школы, я достаю все, что могу найти у Алекса в квартире, и пытаюсь приготовить настоящий мексиканский обед. Это заставит меня забыть о чертовом шоколадном печенье. К тому же я живу здесь уже неделю, и тот факт, что за прошедшие дни я ни разу не ел настоящей, острой мексиканской еды, приводит меня в бешенство.
Алекс наклоняется над кастрюлькой тушеного мяса и вдыхает аромат. По выражению его лица я вижу, что этот запах напоминает ему о доме.
— Это называется carne guisada[29]. Мексиканская кухня, — говорю я так, как будто он слышит об этом впервые.
— Знаю я, что это такое, умник. — Он накрывает кастрюлю крышкой, а потом возвращается к своим учебникам.
Спустя час мы садимся есть. Я наблюдаю за тем, как мой брат в один присест уничтожает первую порцию и накладывает себе добавки.
— Смотри не подавись.
— Что может быть лучше этого? — Алекс облизывает свою вилку. — Не знал, что ты готовишь.
— Ты многого обо мне не знаешь.
— Раньше было иначе.
Я внезапно теряю аппетит.
— Это было давно.
Я стараюсь смотреть в тарелку. Я больше не знаю своего брата. После того как его подстрелили, я боялся говорить с ним, потому что разговоры об этом делали случившееся более реальным. Алекс так никогда и не рассказал, что именно произошло, когда он вышел из «Мексиканской крови», и я никогда не спрашивал. Но вчерашним утром я получил небольшую подсказку.
— Я видел вчера твои шрамы, когда ты вышел из душа.
Он прекращает есть и кладет на стол свою вилку.
— Я думал, ты еще спал.
— Не спал. — Картинка его исполосованной шрамами спины, местами выглядящей так, будто его избивали плетью, намертво врезалась в мою память. Когда я увидел бугрящуюся кожу у него между лопаток поверх букв МК, навсегда забитых чернилами, словно клеймо на крупном рогатом скоте, все мое нутро всколыхнулось ненавистью, злобой и мыслями о расплате.
— Просто забудь об этом, — говорит Алекс.
— Не могу.
Алекс не единственный Фуэнтес, в котором силен инстинкт яростно защищать своих близких. Если только я снова окажусь в Чикаго и найду говнюка, ответственного за шрамы Алекса, он покойник. Я, может быть, и досаждаю
