Божественная субстанция — это форма без материи, поэтому она едина и есть то, что она есть. Всякое множество происходит именно из материи, все другие вещи состоят из своих частей, а потому от них зависят. Божественная субстанция едина, потому что не зависит ни от чего другого, кроме неё самой. Мы можем мыслить Бога лишь как абсолютное первоначало, а следовательно, Единое, ведь если бы в Нём было что-то иное, кроме Него самого, то оно бы уже не было Единым.
В этот момент Эннодий поднял руку в знак того, что он хочет возразить, и Симмах умолк. Боэций был доволен и вступлением, и тем, как спокойно и уверенно держится принцепс сената. Высокий и по-прежнему статный Симмах выглядел намного внушительнее своего соперника — толстого суетливого епископа, облачённого в тяжёлую, расшитую золотом рясу, которая явно стесняла его движения.
— Я внимательно выслушал речь мудрейшего Симмаха, — торопливо заговорил Эннодий, — и хочу задать ему два вопроса, на которые, как я надеюсь, он сумеет ответить так же ясно и убедительно, как и всё то, о чём он говорил до сих пор.
— Задавай, — кивнул головой Теодорих.
— Вопрос первый: почему мы можем мыслить Бога лишь как Единое? На каком основании это является conditio sine qua non[25]нашего мышления? Что мешает нашему разуму мыслить Божество Троичным? Откуда берётся стремление именно к Единству?
И вопрос второй: если всё же дело обстоит именно так, как утверждает почтенный принцепс сената, и Бог действительно Един, тогда откуда в мире берётся множественность? Сказав, что она происходит из материи, он не многое нам объяснил.
Боэций вздохнул и искоса взглянул на Кассиодора, стоявшего по другую сторону от трона Теодориха. Да, в этих труднейших вопросах явно чувствовались тонкий ум и глубокие знания начальника королевской канцелярии. Сам Эннодий был слишком недалёким и сластолюбивым человеком, чтобы задаваться этими сложнейшими философскими проблемами... Кассиодор заметил взгляд Боэция и чуть заметно усмехнулся.
— Я отвечу на твои вопросы, премудрый епископ, — уверенно заявил Симмах, — и начну по порядку. Ты спрашиваешь, откуда в нашем разуме берётся стремление мыслить Божественное Первоначало именно Единым? О, на этот вопрос имеются как минимум три достойных ответа! Во-первых, как я уже говорил об этом раньше, Единое не зависит ни от чего другого, кроме самого себя, а кто станет отрицать, что подобное можно утверждать лишь о Боге? Во-вторых, человеческий разум и сам един, то есть едина та божественная искра, которую мы называем душой или «Я», а если такого единства нет, то данный человек считается нами душевнобольным. Отсюда вытекает и имманентное стремление нашей души придавать форму единства всем мыслимым вещам. И, наконец, в-третьих... не будешь же ты отрицать, что Единое в силу самой своей природы более совершенно, чем Многое? Ведь Многое подвластно времени, которое есть переход от одного к другому, следовательно, оно подвержено тлену и праху, тогда как Единое царит в вечности, ведь ему некуда и не во что изменяться!
Теперь, что касается второго твоего вопроса, почтенный Эннодий: откуда в мире берётся множество? Клянусь... — Симмах на секунду замялся, поскольку по старой римской привычке чуть было не поклялся Юпитером-громовержцем, что в данной ситуации могло бы прозвучать богохульством, — клянусь, что на этот вопрос ответить намного сложнее, хотя я попытаюсь это сделать. Дело в том, что Единое — это чистая форма, абсолютно простое бытие, которое едино именно в силу своей простоты. Многое возникает тогда, когда Единое перестаёт быть Единым, смешиваясь с материей и утрачивая свою абсолютную простоту.
«Ответ неудачный, — отметил про себя Боэций, — ведь если помимо Единого существует ещё и материя, тогда получается, что у мира есть два первоначала. Если бы на месте Эннодия был кто-то поумнее, то он бы наверняка это подметил... Хотя, с другой стороны, существование материи можно объяснить тем, что её сотворило из ничего Единое, но это объяснение уже выходит за рамки всякой логики...»
Неожиданно епископ нелепо всплеснул руками, чем вызвал лёгкий смешок у публики, и воскликнул:
