— Хватит болтать о моём мнимом благородстве, — свирепо заметил незнакомец и с угрозой в глазах наклонился к сирийцу. — Запомни, я всего лишь слуга в богатом доме. Всего лишь слуга — и не более!
— Лучше всего я запомню именно то, что ваш дом богат, — мгновенно отозвался Кирп. — Поскольку и я когда-то знал, как это прекрасно — быть богатым. Любая философия пытается научить своих последователей, как быть свободными духом, но делает это лишь потому, что не может научить их тому, как стать свободными телом. Сам же я давно постиг эту простую, но великую истину — освободить нас от телесных страстей могут не аскетизм или стоицизм, заставляющие подавлять или пренебрегать этими страстями, тем самым лишь загоняя их внутрь, но лишь подлинный гедонизм, дающий им вырваться наружу и приносящий блаженное утомление, которое и позволяет нам почувствовать себя свободными... Но как же гнетут дух эти проклятые страсти, когда ты настолько беден, что вынужден притворяться перед самим собой, проклиная собственное смирение...
— Ты служишь в доме Боэция?
— Зачем задавать вопрос, ответ на который заранее известен, — меланхолично заметил Кирп. — Да, я служу у благородного magister officiorum и льщу себя надеждой, что он доволен моей службой.
— Однако ты, судя по этим нелепым речам, не очень-то доволен своим господином?
— О да, ибо он слишком добродетелен, а я слишком порочен и потому не могу надеяться на его сочувствие своим потаённым желаниям. Он вволю питает меня целомудренным молоком мудрости, забывая о том, что многим философам необходимо ещё и порочное вино желаний. Но что угодно от меня вашей милости? Отравить его я не возьмусь, навести порчу тоже... Ого, да вы вздрогнули!
Незнакомец с каким-то непередаваемо странным выражением лица отодвинулся прочь от Кирпа. Сириец усмехнулся одними уголками губ и посмотрел на своего собеседника, так сильно прищурившись, что тот уже не мог разобрать выражения его глаз.
— А, дело идёт всего лишь о соглядатайстве? Вас интересуют разговоры, которые ведёт благородный Боэций?
— Ты демон, — глухо произнёс этот человек.
— О нет, я просто чудом услышал последний разговор своего господина, который состоялся между ним и благородным сенатором Альбином не далее как пару часов назад. Случилось так, что в тот момент я оказался за прекрасной статуей Юпитера-громовержца, пытаясь изучить полустёртую латинскую надпись на спине этого языческого бога. Знали бы вы, какое это удовольствие — слушать беседу учёных мужей! Там содержалось столько интересного, что я, пожалуй, смогу напрячь свою память и кое-что пересказать, но лишь при условии...
— Я заплачу.
— Прекрасно. Тогда пять тысяч сестерциев, и завтра встречаемся в это же время.
— Пять тысяч? Да это цена целого дома!
— А разве мысли мудрейшего из министров и философов нашего королевства не стоят этого?
Незнакомец резким движением хлебнул вина, поперхнулся, закашлялся и, уже поднимаясь со скамьи, прохрипел:
— Я приду завтра с деньгами.
— А я с мыслями своего мудрого господина.
Оставив Кирпа, незнакомец проворно выскочил из таверны и быстро пошёл по улице, направляясь к центру города. Пройдя квартал, он решил, что движется слишком медленно, и тогда пустился бегом, отшвыривая по пути уличных мальчишек и путавшихся под ногами собак. Пробежав ещё квартал и окончательно запыхавшись, он остановился напиться воды у уличного фонтана.
— Проклятый раб! — пробормотал он, вытирая лоб смоченным концом пенулы и вспоминая недавний разговор. — Никогда не думал, что придётся... Ну, братец, дорого мне даются твои поручения!.. Проклятый раб!
Наконец он двинулся дальше и вскоре оказался перед воротами дома, который принадлежал королевскому референдарию Киприану. Ни минуты не раздумывая, он решительно постучал, а когда ему открыли, с силой оттолкнул раба и вошёл внутрь.
