И тут произошло какое-то чудо. Беатриса опустилась рядом с Боэцием и надрывно воскликнула:
— Мама!
Элпис перестала мотать головой, посмотрела на неё, затем перевела взгляд на Боэция, и вдруг в её мутных глазах промелькнуло такое выражение, словно она узнала обоих. На её жилистой шее судорожно задёргался кадык, а в углах губ показались пузырьки слюны. Она что-то пыталась сказать, но ей не хватало дыхания и вместо слов изо рта вырвался какой-то зловещий клёкот. Боэций и Беатриса буквально перестали дышать, с трепетом ожидая, что будет дальше. Отец Бенедикт, сложив руки перед собой, тихо молился. Элпис побагровела от напряжения и, устремив на своего бывшего возлюбленного тот самый узнаваемый взгляд, в котором, как показалось Боэцию, сквозила даже какая-то насмешка, вдруг хрипло, но отчётливо произнесла:
Только лишь там, у ворот беспредельного Царства,
Я и открою тебе тайную жизнь Одного...
И указала ему на Беатрису. Девушка недоумённо вскинула глаза на Боэция, а он резко поднялся и вышел из кельи. Сердце его бешено билось. У него есть дочь! Несколько минут он взволнованно ходил взад-вперёд перед входом, пытаясь разобраться в собственных чувствах. Из глубины кельи донёсся отчаянный крик Беатрисы, и он понял, что для его бывшей возлюбленной наступило вечное успокоение. Но каким образом двадцать лет назад она сумела предвидеть его появление у своего смертного одра?
«Разум прекрасней всего, что только есть в человеке; Глупость из качеств людских, самое худшее, Кирп», — словами любимого Феогнида подумал про себя Кассиодор, наблюдая за круглым полным лицом своего гостя. Это был Магн Феликс Эннодий, епископ города Тичина и дальний родственник самого Боэция, неуёмный льстец и откровенно бездарный поэт, прославившийся, если только это можно назвать славой, «Панегириком королю Теодориху», в котором он называл его «величайшим из королей». Более того, Эннодий совершил то, чего не сделал даже Кассиодор, — стал исповедовать арианство, надеясь снискать милостивое внимание короля остготов. Именно поэтому начальник королевской канцелярии и решил выставить его в качестве участника диспута. О, разумеется, он прекрасно сознавал всю тупость и ограниченность епископа, но в отличие от Боэция Кассиодор знал, что не стоит стремиться к победе в предстоящем споре. В приватных беседах с Теодорихом он неоднократно говорил своему правителю: «Я жалею, что не родился готом, ибо именно готов ждёт великое будущее». Это была высшая лесть, которая только могла прозвучать из уст римского патриция, поэтому Теодорих испытывал особое расположение к начальнику своей канцелярии и именно ему поручил подготовить эдикт о полном запрете католического богослужения. Победа в диспуте сторонника Боэция должна была непременно вызвать ярость короля и способствовать скорейшему подписанию эдикта.
Исходя из этих соображений Кассиодор решил вызвать из Тичина Эннодия и поручить ему защиту арианского догмата о сущности Божественной Троицы. Тем более что епископ был римлянином и, таким образом, сам спор выглядел бы не враждой двух племён, а всего лишь теоретическим разногласием между сторонниками двух вероучений. Эннодий прибыл в Равенну накануне, а сегодня явился к Кассиодору, чтобы засвидетельствовать своё почтение и получить необходимые инструкции.
— А у тебя прекрасное вино, почтенный Магн Аврелий, — уже в третий раз повторил он, опустошая очередную чашу и словно гигантский, разжиревший кот присматриваясь к юным рабыням в прозрачных косских одеждах, которые под звуки форминты медленно изгибали перед собеседниками свои грациозные тела. — И не менее прекрасные танцовщицы.
— Можешь воспеть их в своих прекрасных стихах, — усмехнулся начальник королевской канцелярии, зная все слабости поэта-епископа, которые тот и не скрывал, сочиняя порой весьма фривольные элегии.
— О, разве могу я состязаться с божественным Овидием! — самодовольно улыбнулся тот и, облизав свои полные алые губы, продекламировал:
Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню;
Поразморило меня, и на постель я прилёг.
