Загубленная любовь - страница 32
— Ничего не чувствую. Ты уверен, что это качественный товар?
— Терпение! — призвал Нэйлор. — Нужно время, чтобы действие началось.
— Терпение! — огрызнулся Макиннес. — Терпение! Не суйся ко мне с этими ценностями мира взрослых! Я тебе не какой-нибудь стареющий биржевой маклер — терпеть не могу, когда мне говорят «надо подождать, пока торкнет». Отсроченное наслаждение — это кредо обывателей среднего класса, а не молодых правонарушителей, ищущих чего-нибудь захватывающего. Возраст — это вопрос подхода в той же мере, в какой это вопрос прожитых лет. Подростки нетерпеливы, потому что порывистость — это основное занятие юности. Я хочу навсегда остаться молодым, а это значит хотеть всего и немедленно. У меня нет времени дожидаться. Я не собираюсь повторять себя. Повторение — порок тех, кто обрёк себя на ожидание жизни вместо того, чтобы брать её за глотку. Жизни не ждут — ждут смерти, а подростки бессмертны. При таком образе жизни действие — это насущная потребность, а промедление — смерть. Я не хочу смерти заживо. Я собираюсь жить быстро и умереть в расцвете. Выпить себя досуха. И только потому, что я выбрал жизнь, я смогу выбрать срок своей смерти; таким образом я — бессмертен. Жить — значит жить в настоящем. Смерти нет, она может случиться только в каком-нибудь несуществующем будущем.
— Верно! — встряла Норма, одновременно вскидывая в приветствии правый кулак.
— Видишь, Бобби, она со мной согласна!
— Она иронизирует.
— Ирония — это малодушие, это форма скрытого разоблачения, последнее и самое безнадёжное прибежище невежд с рабским складом ума. Ирония — укрытие для белых неформалов с претензиями и прочих хамов и подонков. Её противовес — стильность, путь наставления собственным примером. Я стилен — поэтому мои действия и мнения не требуют никаких оправданий или объяснений. Я просто воплощаю мятеж в чистом виде, бунт против авторитетов без необходимости прибегать к вербализации и артикуляции. Стиль — это незаметный жест, покрой одежды. Ирония мещанства рассыпается прахом и ржавчиной, когда оказывается на пути леденящего холода моего нового стильного мира[85].
— По-моему, это одна из тем, поднятых в «Городе пик», — высказался Нэйлор.
— Твои ироничные попытки откровенно дразнить меня, повторяя мои же слова, никуда тебя не приведут. Я для этого слишком бесстрастен, слишком холоден. Я олицетворяю суперсовременность, я сам себе авторитет, я переоценил все ценности — и это сделало меня Иисусом стильности. Мне не нужно давить на других, изощряясь в словесности. Мне достаточно чуть приподняться со стула или поднести бутылку «Белл» ко рту — и беседы развиваются по моей прихоти. Когда я говорю, я всегда очень скуп на слова — и то же самое справедливо для языка моих жестов. Мне почти не бывает нужды говорить, поэтому слова, которые я произношу, производят такое грандиозное впечатление. Всё, что я говорю, произносится без попыток укрыться за пересказом чужих слов или подчёркиванием, или даже мыслями. В этом и многом другом я — воплощение естественности. Действия говорят мне намного больше, чем слова, и в конечном счёте это оказывается величайшей ценностью мира подростков, затмившей блеклые ценности родителей, священников и полицейских. Я никогда не позволяю себе волноваться, потому что бредовые разглагольствования — это по части фашистской демагогии. Это, как понимает любой, кто прочитал и понял мою книгу, я оставляю для таких, как Освальд Мосли[86]. Потрясающий эффект моих слов заключается в моей способности переходить прямо к сути, не расхаживая вокруг да около — а это действительно редкая черта. Я могу напиться в доску, но мои высказывания всё равно останутся более экономными, чем у монаха-отшельника, принявшего обет молчания. Я — это всё, о чём все эти претенциозные неформалы, принимающие каждую ценность, вложенную в них старшим поколением, могут только мечтать.
