Заговор против человеческой расы: Замысел ужаса - страница 97

присутствуют несколько гальванизирующих моментов, однако финал уходит в сплошное блаженство и ненасилие. Стоит отметить, что от историй о сверхъестественном читатели ожидают нечто совершенно другого. Читатели ожидают смерть, доброкачественную или не очень, и чувствуют себя обманутыми, если не получают подобного. Потому что смерть, это именно то, что вселяет страх и восхищение в любого. В самой стремнине жизни мы погружены в смерть… и отлично понимаем это. Мы не знаем нуминозного, что висит над нашими головами и лишь немногих приглашает в свой круг. Почему все устроено именно так, есть великая тайна.

Сутью трактата Отто является исследование природы религии и ее происхождения, предмета неотрывного внимания ученых, богословов, и всех прочих, готовых бросить свои пять копеек в общий котел. С не меньшей убежденностью, исследовательской страстью, и примерами из личного опыта пишут об области своего изучения исследователи паранормального; у этих тоже есть что рассказать нам о страхе и восхищении, причем так, словно монопольное право на подобные эмоции от истинно верующих являются предметом их копирайта.^>{29}

Сверхъестественное находится в общем распоряжении и с любого онтологического угла перенасыщено сюжетами, отсутствующими в естественном мире. Когда мы и наши прототипы только становились частью этого света, наши жизни не содержали в себе нарративов отличных от путей земной флоры и фауны. Позже, по мере накопления сознания, мы отошли от естественности. Наши тела остались в ней, но наши умы обратились к поискам лучших тем, чем просто выживание, размножение и смерть. Однако сюжеты подобных историй не могут быть разыграны в мире естественной природы, где сюжетов нет вообще — где причины происходят помимо желаний и намерений, а следствия не могут существовать вне материального практицизма. Сюжеты подобных историй должны быть далеки от биологических.

Говорите, что хотите, но мы не считаем себя просто организмами. Спросите любого ученого в его доме-милом-доме, думает ли он о своей жене и детях в тех же терминах, в каких он думает о животных, оставленных им в клетках лаборатории. То, что мы твари, технически есть лишь предмет научной терминологии. Однако в своих зеркалах мы видим людей, и потому нам нужны диетические истории о том, что мы есть нечто большее, чем просто сумма своих животных частей. Источник поставки подобного фуража у нас только один — наше сознание, драматизирующее выживание как историю противостояния человека и его брата, и маскирующее размножение под легенду изысканной любви, спальный фарс, или романтическую фикцию с комедийными элементами или без оных.

Подобные сюжетные линии по сути дела расположены поблизости от природных, что мы легко можем проверить на себе. Эти представления физического и психологического раздора между людьми, так ли они далеки от природного царства? Нет, не далеки. Все эти шоу, это та же природа с окровавленными когтями и клыками. Замаскированные сознанием под тип оригинально человеческого, наши истории войн, истории успеха, и прочие био-драмы не столь уж качественно отличны от аналогов на лоне природы. Романтические литературные узы выглядят сомнительно, как разряженные вариации брачных ритуалов, известных по документальным фильмам о дикой природе. Подобное было бы вполне уместно в снятых зоологами учебных фильмах о биологии размножения с участием собачек и пони, драматически неполноценных без сексуального соединения в виде заглавного мотива. При ближайшем рассмотрении, подобное принимает вид приукрашенной порнографии с бесконечно повторяющимся сюжетом сонаправленной деятельности и моментом кульминационного высвобождения напряжения между двумя сторонами, именуемого порнографическими режиссерами «money shot»,[20] а в обычных фильмах заменяемого поцелуем и прочей консумацией вроде свадьбы.

Мы, существа выживающие и размножающиеся, изобретаем рассказы, которые в своей основе совершенно не отличаются от привычного поведения естественных животных существ. Однако, будучи созданиями, осведомленными о собственной смерти, мы маскируем эпизоды и хроники под нечто совершенно необычное для природного мира. Мы изолируем это знание в собственном разуме, отстраняемся от него, заякориваем наше сознания на дальних берегах, и сублимируем мотивы наших легенд. Но несмотря на все наши усилия, нет ничего, что защитило бы нас от того, что кто-то хлопнет нас по плечу и скажет: «Знаешь, а ты ведь умрешь». И чем больше мы пытаемся отвернуться, тем больше это знание преследует нас в нашем сознании. Мы крещены перед ликом смерти; наш ум оцепенел перед ужасом смертной перспективы.