После краткого и поверхностного заламывания рук по поводу своей бесчестной практики, врач пытается оправдать себя тем, что, если бы он не выполнил эту операцию, то получил бы строгий выговор на еженедельном совещании своего хирургического отделения за то, что не следовал стандартной предписанной хирургической процедуре. Коллеги-хирурги Нуланда, как он объясняет нам, расценили бы его согласие следовать просьбе пациентки прекратить терапию и позволить ее телу умереть, как этическое решение. Нуланд был не вправе принимать подобные решения. Он не является этическим философом. Он является техническим специалистом, которому доверили поддержание биения жизни в человеческих телах, и его решения должны были соответствовать этой договоренности о доверии, в противном случае ему пришлось бы держать ответ за то, почему он нарушил эту договоренность. Ответ в стиле, что пациентка сама выбрала не ложиться под нож, был бы неприемлем, потому что врачи единственные, кто вправе принимать решения по подобным вопросам.>{19}
В своих действиях Нуланд и его коллеги разыграли классический сюжет жанра ужасов: эксперимент пошел неправильно. Подобный сюжет сделался пресловутым после публикации в 1818 году романа, увековечившего Мэри Шелли. Впечатление такое, словно Нуланд и его безумные коллеги-врачи выбрали своей путеводной звездой стиль небрежной схваченной на живой стежок хирургии этой книги. «Что сделал бы в этом случае доктор Франкештейн?», как будто бы спрашивают они себя и друг друга. Доктор Франкенштейн был их учителем — тот, для которого Жизнь была самым грандиозным шоу на Земле. И для начала, Нуланд отнес пожилую леди к «одной из этих людей».
Не будучи столь философски опережающей свое время, как героиня маккоевских «Загнанных лошадей» Глория, пациентка Нуланда тем не менее знала, как уйти с достоинством, когда придет ее время. Все, на что она рассчитывала, было то, что ей будет предоставлена эта маленькая возможность управлять своей собственной жизнью. Что она не знала, так это то, что будет привязана к креслу в мире доктора Франкенштейна, в котором жить и умирать ей придется в соответствии с клятвой: «Мы, лицензированные защитники нашего вида и члены лучшей и обученной интеллектуальной элиты нашей расы, властью доверенной нам теми, кто желает выживать и размножаться, клянемся поддерживать миф о том, что жизнь стоит того чтобы ее прожить, будь то в аду или с неоперабельной травмой головного мозга». Как могла пожилая леди, стигматизированная как «одна из этих людей», восстать против столь безжалостной софистики?
Со временем эвтаназия станет опциональной процедурой для тех, кто находится в терминальной стадии болезни, или же тех, кто просто предпочитает это безошибочное лекарство. Но на данной стадии социального прогресса, тем, кто соглашается с маккоевской Глорией и отвергает Франкенштейна, придется самим заботиться о себе… если только у них хватит на это духу, или им немного помогут. При этом на пути их желательного выбора находятся непреодолимые препятствия. Одно из них, это совесть (сознательность, архаическое название «сознания»), та, что, по словам шекспировского Гамлета, «делает трусами нас всех». Другое, это давление со стороны коллег и сослуживцев, которое может выдавить с должности, как того опасался доктор Нуланд. Так же есть окружение команды друзей и родственников, чьи жизни переплетены с жизнями самоубийц, и которым «умирают» вместе с ними, но, тем не менее, продолжают жить и после того, как «преступление» добровольной смерти совершено.
Если природа совершила ошибку, создав существ, в которых сознание выросло подобно грибку, она все же была достаточно мудра, чтобы заложить в них инстинкт, который служит виду и пришпоривает его членов, чьи доминирующие мотивы есть выживание и повсеместное распространение самих себя, в стремительном бегстве от возможности пленения и погибели. И не смотря на то, что когда-нибудь в будущем философы, возможно, сумеют установить, что жизнь не стоит того чтобы ее прожить, обычные смертные и обычные хирурги всегда попытаются сохранить миф о ценности жизни, каким бы убогим этот миф не казался.
