— Ну, показывайте уже ваши фокусы, ну! — прошамкала она беззубо, отпихивая Иосифа и садясь на его стульчик.
— О! Невеста Мохомовеса пришла! — весело сказал Иосиф. — Показывай ей фокусы! Ишь! Это моя тётка. Старая дева. Под семьдесят уже. Поэтому я и называю «Невеста Мохомовеса». Мохомовес — это ангел смерти. Не бойтесь, она ничего не слышит, совсем оглохла. Только не думайте, что я ей хочу зла. Господи боже мой! Пусть живет еще сто лет.
Бабуся нетерпеливо заерзала на стульчике и зашамкала: — Давайте уже ваши фокусы, ну! Стороженко засмеялся. — Публика ждет.
— Ах, мне эта публика. Ну, хорошо! Идёмте. — Иосиф взял Стороженко под руку, повёл в угол, и они над чем-то там склонились, тихо переговариваясь.
Потом Петр Петрович Стороженко огрызнулся и сделал шаг к бабусе и Чаку.
В руках у него была блестящая железная кастрюля.
— Уважаемая публика! Дамы и господа Перед вами абсолютно пустая кастрюля! — звучным голосом сказал он, открывая крышку и показывая пустую кастрюлю. — Алле-оп! — он быстро закрыл кастрюлю крышкой и сразу же открыл — в кастрюле лежали клещи. — Алле-оп! — Он снова закрыл кастрюлю, снова открыл — кастрюля была пустой. — Смотрите все, любуйтесь, любуйтесь — смотрите! Удивительное диво — волшебная кастрюля! Алле-оп! — выкрикивая и размахивая кастрюлей, Стороженко забегал по мастерской.
Всё это происходило так стремительно, так неожиданно, что я никак не мог разглядеть, как это делалось. Будто настоящее чудо происходило на глазах.
Конечно, я понимал, что никакое это не чудо, а ловкость рук Стороженко и хитроумное устройство в кастрюле, которое смастерил мастер Иосиф, — но впечатление было потрясающим.
Это было так здорово, что Чак не выдержал и захлопал в ладоши. И тетка Иосифа неслышно захлопала сухощавыми руками. И даже я, забыв, что невидимый и бестелесный, зааплодировал тоже (хотя никто не смог услышать моей овации).
Стороженко, отставив назад ногу, низко поклонился, или, как говорят циркачи, «сделал аплодисмент». Потом подошёл к Иосифу и молча обнял его.
— Что вы! Подумаешь! — смущенно наклонив голову набок, пожал плечами Иосиф. — Я был рад сделать что-то для вас… Вы знаете, у меня есть мысль!
Он обнял Стороженко за плечи и что-то зашептал ему на ухо, показывая глазами на Чака.
— А? По-моему, я гений. А?
А? — в тон ему переспросил Стороженко и засмеялся. — Кажется, всё же гений. Можно попробовать! — И, обращаясь к Чаку, сказал: — Вы не хотели бы, юноша, завтра утром пойти со мной в цирк? Ведь завтра воскресенье, в гимназию вам не нужно. Посмотрели бы репетицию и, может быть, немного мне помогли. А?
— Я… Я с удовольствием. Пожалуйста! — запинаясь, сказал Чак.
Я понимал его волнение. И на репетицию в цирк страшно интересно было пойти, и этому симпатичному Стороженко очень хотелось помочь.
— Ну, спасибо. Тогда встретимся в десять, там же, на базаре, около раскладки. Согласен?
— Согласен, — сказал Чак и вдруг зашатался у меня перед глазами. И весь подвал зашатался, будто при землетрясении. Последнее, что я увидел, — это сморщенное лицо тётки Иосифа, её лукавые глаза и растянутый в улыбке беззубый рот. В глазах потемнело. Бомм! — раздался в голове звон…
Глава 5
«У каждого в жизни должна быть своя тайна». Что мне ваши переживания
Я сидел на лавке у цирка, на площади Победы, рядом со старым Чаком.
— А? Что? Что случилось? Почему… — спросил я удивленно.
— Ничего не случилось. Ты что — забыл? Я же тебя предупреждал. За один раз мы можем побывать только в одном из дней прошлого. А завтра, если ты не возражаешь, мы продолжим наше странствие в тысяча девятьсот двенадцатый год. Сегодня уже поздновато, тебе пора домой. Да и я, честно говоря, утомился немного.
Чак и вправду выглядел утомленным, истощенным. Глаза у него позападали, четче обозначились морщины на лице, их словно стало больше. Путешествие в прошлое стоило, наверно, ему больших усилий. А восемьдесят лет — это не двадцать.
И хотя мне очень хотелось узнать, что было дальше, я с сочувствием взглянул на него и сказал:
— Ага. Мне нужно уже идти…
Хотя идти мне было совсем не надо. Родители еще с работы не пришли, наверно.
