– Вы пьяны, сэр?
– Вовсе нет.
– Я тоже вас видел. Вы грубовато обошлись с дамой, Свин. Кажется, вы сделали ей больно.
Он ухмыльнулся:
– Ты про Наташу? Она устала и перенервничала, вот и все. А я приструнил ее, для ее же блага. – Он всмотрелся в мое лицо. – А ведь это ты был в конторе у Пака.
– Пака?
– Пакистанца Хана.
– Разве мистер Хан пакистанец? Насколько я понял, он англо-индийского происхождения.
– Мне лень вдаваться в тонкости, констебль, но пакистанцы там где-то рядом, согласны? Не то чтобы я был расистом. Просто старое школьное прозвище. Ласковое. Обожаю индийцев. – Он оглядел собравшихся и вздохнул: – Господи, какой-то съезд бомжей… – Филипс покачал большой головой. – Адам, Адам. До чего же ты докатился.
– Ваша старая банда не в сборе. Почему не пришли остальные?
– Нэд в Гильменде. Бен – публичный человек; если на фотографии в «Дэйли мейл» он будет среди анонимных наркоманов, это ударит по его имиджу. Пак, наверное, в суде. Защищает права какого-нибудь цыгана.
– О, тогда приношу свои извинения.
– Ужасно, правда? Как вы видите по новым товарищам Адама, он был не таким, как мы.
– Потому что подсел на наркотики? Вы из-за этого от него отвернулись, так ведь?
Филипс усмехнулся:
– Думаете, для нас это важно? Даже в семьях из высшего общества бывают такого рода проблемы. Проблемы… Ужасное слово. Нет, Адам был аутсайдером. Всегда отличался от нас. Еще больше, чем Пак, а ведь он – не забывайте – пакистанец. Старина Пак чертовски хорошо играл в крикет. Чертовски. Три года подряд открывал матчи, а за такое уважают. Адам – совсем другое дело. Не из-за наркотиков. Просто он был стипендиатом. За наше обучение платили родители, а бедняжке Адаму приходилось из кожи лезть: бренчать на банджо, дуть в гобой. Вижу, я вас задел. Считаете меня снобом.
– Скажите, Свин, а когда вы видели его в последний раз?
– Перестаньте меня так называть. Раз-другой прозвучало забавно, но ведь это зовется беспочвенным панибратством, констебль.
– Детектив.
– Ах да. Извините, констебль.
– Свин – всего лишь старое школьное прозвище. Ласковое.
– Не помню, чтобы мы встречались в школе. Вы, случайно, не туалеты мыли?
– Бросьте, Свин. Так когда вы последний раз видели Адама?
– Много лет назад. Он выпрашивал у меня деньги. Хнык-хнык. Бедненький я, несчастный. Посмотри на мои вены. Не знаю, где взять следующую дозу. И все такое. Я дал ему, сколько у меня было, и он ушел.
– И вас не обеспокоило, что эти деньги он потратит на наркотики?
– Ничуть. Я и не ждал, что он купит на них обезжиренный йогурт.
– Но кто мог его убить и почему? Хьюго Бак – другое дело. Он бил жену.
Филипс хитро взглянул на меня:
– Неравнодушны к Наташе? Не вашего полета птица. Дороговата для вас.
Я положил руку ему на плечо:
– Спрашиваю еще раз. Очень вежливо. Зачем кто-то решил убить бездомного наркомана, Свин?
Он метнул в меня взгляд, полный ярости:
– Послушайте, вы не заслужили права называть меня глупым детским прозвищем. А теперь представьтесь и покажите удостоверение. Зачем вы сюда пришли?
– Чтобы понять. У вас наверняка есть какие-то догадки. Только не рассказывайте, что Бак трахал домработницу, а Джонс играл с огнем. Ваш друг, Нэд Кинг, говорит, что эти две смерти никак не связаны. Мистер Хан считает так же. Но я подозреваю, что они оба кривят душой. И вы тоже, Свин.
Он уже меня не слушал.
В зал вошли миссис Джонс и Розалита. Они сели в первом ряду, прямо напротив гроба. Филипса явно потрясло то, как выглядит мать Адама. В отличие от него я встречался с ней совсем недавно, но даже меня ее вид шокировал. Лицо женщины распухло после химиотерапии, а вдобавок исказилось от горя. Ей самой впору было ложиться в гроб. Однако Гай Филипс смотрел не на миссис Джонс, а на Розалиту.
– Черт, – пробормотал он. – Да это же та самая, только постарела немного.
– Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями… – говорил священник.
Гроб скрылся в печи, шторы торжественно сомкнулись. Я встал.
– Уходите? – спросил Филипс. – Приятно было побеседовать, констебль.
– Мы еще не договорили, Свин.
* * *
Я прошел между рядами вперед, и несколько человек, что двигались к выходу, освободили мне дорогу. Они отпрянули невольно, по привычке, которая появляется у тех, кому часто приходится сторониться.
