Покинь душою мир
Осенней тьмы и скуки,
Припомни те чарующие дни...
И когда при возвращении tempo I (т. 31) в неизмененном виде, лишь на кварту выше, прозвучит знакомый мотив — «В осенний грустный день», он воспринимается как нахлынувшее вдруг прозрение: счастье ушло безвозвратно...
Как видим, Аренский предстает здесь певцом вечных вопросов, решаемых всеми, кому «ничто человеческое не чуждо».
Что дает нам это сочинение помимо ярких эстетических чувств? На первоначальном этапе обучения оно приучает будущего певца к экономному и равномерному распределению дыхания, к ровности вокального интонирования, логике фразировки, что является в сумме залогом профессионального развития. Задачей певца становится не бессмысленное извлечение никому не нужных звуков, а вокал как суть и средство воплощения содержания. Воспитывается и любовь к такого рода музыке, иначе от нее надо сразу отказаться, что, разумеется, обеднит творческую палитру певца.
Во многих романсах Аренского есть фразы (или слова), которые произносятся как бы «про себя», в воображении, в них — состояние души. Например, в драматическом романсе-балладе «Менестрель» на слова А. Майкова (соч. 17, № 1) такой «фразой-призраком» является рефрен «Молчите, проклятые струны», пропеваемый с разными оттенками в зависимости от поворотов сюжета. Узнав о любви дочери к менестрелю, король приказывает казнить его:
Погиб менестрель, бедный вешний цветок!
Король даже лютню разбил сам и сжёг.
И все равно слышит король, как «незримые струны звучат». «Молчите, проклятые струны»,— кричит он опять, и кажется, что он готов волосы рвать на голове в отчаянии от содеянного зла.
Совсем другой смысл имеет рефрен в «Колыбельной» (соч. 70, № 3). Там — злоба, отчаяние, любовь, проклятие; здесь — как бы в подсознании звучит неизменная мысль-чувство «Усни, мое сердце, усни». Одиночество поглощает человека, знавшего когда-то счастье, в сновиденьях лишь являются «прекрасные грезы». Романс, однако, не трагичен; по настроению — это элегическое созерцание прошлого. Соответственны и краски — мягкие, акварельные: простой прозрачный аккомпанемент в виде мягко покачивающихся «фигур» в левой руке и «пятна» аккордов в правой, рождающие свою скрытую мысль-мелодию. Пленяет особенная прелесть мелодии этого романса, скромной, как полевой цветок; в ней чередуются фразы, как бы застывающие на одной ноте, подобно неотвязно-мечтательной мысли, и фразы распевные, выдающие сердечное волнение. Последнее «усни» исполнитель должен увести в «сферу ирреального»: он слышит далекий голос — эхо — уже в небытии.
Подобный пример находим в романсе «Не плачь, мой друг» на слова Лонгфелло в переводе О. М-вой (соч. 38, № 4). Очень эмоциональный, концертный по характеру, он содержит смысловые кульминации на словах «прости... забудь» (тт. 11—15 и 35—38), по которым и должен выстраиваться весь исполнительский план. И тогда достаточно традиционный романс будет интересен для слушателей.
Соч. 70, № 4 «Небосклон ослепительно синий». Это один из «итальянских» романсов Аренского — о красоте природы и любви. С легким покачиванием лодки в лазурнобирюзовой воде ассоциируется фортепианная партия. Как на итальянских полотнах С. Щедрина, картина «оживает» на глазах: здесь и нежно-лазурная даль, и группы изящных пиний, и бело-розовый миндаль и, конечно, Везувий.
Со слов «Мы с тобой ласки трепетной полны, милый взгляд твой любовью горит» понимаем, что лодка — пристанище двух влюбленных. Природа помогает им обрести и осмыслить самые прекрасные, сокровенные чувства:
Слышу в волнах я дивные звуки,
Говорят мне о счастье они.
И лишь по последнему речитативу мы догадываемся, что все это — воспоминания:
Милый друг мой! В годину разлуки
Этот день, этот миг вспомяни!
Чтобы подчеркнуть значение слов, композитор оставляет для них прозрачную аккордовую поддержку. Петь и играть этот романс не только легко, но и увлекательно. Но и работать есть над чем: пианисту необходимо найти особое туше, так как у него не аккомпанемент, а как бы слегка вибрируемый, пронизанный зноем воздух, который и рождает мелодию. Каждый мотив ее — в пределах терции — поется завороженно.
