После долгих мытарств оказываешься ты на чугунолитейном заводе. Один всевышний знает, с какими муками ты познаешь новую профессию. Но только научился, опять гонят. Ищи новую работу. И так всю жизнь — не знаешь, за каким углом подстерегает тебя новая беда. Но ведь и ты сын человеческий, ведь и тебе бог судил на этой земле жить, а тебя словно щепку швыряет туда-сюда, ломает и калечит.
В мире есть царь: этот царь беспощаден,
Голод — названье ему.
Случайно получив от чудака Ядринцева его книжицу про Царь-голод, он пролистал ее в первый же вечер, потом читал, подробно вникая в замысловатые определения: товарообмен, прибавочная стоимость, конкуренция, и даже подумал, что если бы нашелся кто и перевел, то книжицу можно было бы напечатать в их собственном издательстве. Теперь же, сидя с горькими мыслями о гибели Канбика, он понял, что помнит почти наизусть начальные главы и мысленно перекладывает их на татарский. «Вот сам же и переведу, — подумал он. — Пожалуй, это единственное, что я смогу теперь делать».
А жизнь вокруг крутила унылую свою карусель. Полицейский опять, как прежде, заходил в медресе и вел себя с прежним хамством. Жандармы рыскали по заводской окраине, заскакивали на ходу в омнибус и обыскивали пассажиров: дескать, ищут воров, укравших на паровой мельнице приводные ремни. Ибн-Аминов беспощадно увольнял подозреваемых в крамоле рабочих и тут же набирал новых… Видели на улице скорбно-пьяного Шарифова. Говорили, он излупил купеческого сынка, прогнал от себя и заклялся не затевать больше никаких благотворительных предприятий.
В Ханской роще, за Уралом-рекою, где любило на отдыхе распивать чаи благолепное мещанство, назначена была маевка. Накануне Габдулла виделся с Хикматом, и они решили, что встретятся там днем. Поэтому с утра он не спешил — в тишине хорошо писалось.
Неожиданно явился Камиль. Шальной, подумал Габдулла, с утра ему не сидится.
— А что на улицах! Весь город валом валит на Большую Михайловскую.
— Ученые медведи танцуют?
— Если бы так!.. — вздохнул Камиль.
О чем-то он осторожно умалчивал. Но не утерпел и стал рассказывать: к Мутыйгулле-хазрету приходил жандарм и советовал последить за шакирдами, чтобы не бежали на сборище крамольников. Предупредили и Камиля, владельца типографии. Ералаш какой-то, отчаивался Камиль, на улицах казаки… типографские, конечно, не будут сидеть дома, а спросят с меня. Лавочники шушукаются и грозят навести порядок, если рабочие вздумают бунтовать.
Они вышли со двора, и сразу — шум, пестрое мельтешение, шорохи, голоса движущейся толпы, пыль. Некто в камзоле и тюбетейке, расшитой жемчугом, говорил своим спутникам:
— Джемагат, нет спору, мирная манифестация необходима. Только нам, мусульманам, надо устроить ее отдельно.
Городовой на углу, зевая, громко клацнул зубами. Господин в камзоле сник до шепота.
Голоса:
— Мир осудит — и бог не рассудит.
— Не мир, а сборище шпаны.
— Религиозный реформатор…
— А по-моему, старик одряхлел.
Голоса:
— Только благодаря исламу арабы в девятом…
— Сейчас двадцатый век, эфенди.
— Разногласия внутри нации погубят ее…
— Бог неотделим от природы…
— Так надевайте тач и хирку[10].
Пожилые горожане идут, будто прогуляться только вышли.
— Пантагрануэлизм…
— Способность к созерцанию утрачена, милый.
— Мельтешения много-с.
Чем ближе к женской гимназии, тем вязче людская масса, тем напряженнее.
— Пусть! — нервничал господин в канотье. — Господа, я говорю, пусть торжествует охлократия. Я пойду в ассенизаторы и буду глубоко их презирать!
— Реформистский социализм…
— К черту!
— Постепенное, планомерное…
— Вынуждены силе противопоставить силу…
— Глубина и мудрость непротивления…
— Просвещенный монарх…
— Ха-ха, жандарм с философского!
Габдулла почти сразу же потерял из виду Камиля и теперь наугад протискивался в толпе, надеясь теперь уже случайно увидеть Хикмата. Тот сам нашел Габдуллу и, крепко прихватив за рукав, потащил к тротуару.
— Я забыл сказать, что сбор у гимназии.
— А я-то не спешу, думаю, пока соберутся в роще…
— Не ожидали, что столько народу навалит. Моргулис не советует произносить речей здесь: всякого сброда полно. А полоумного Кутби, заметь, ни один полицейский не тронул.
