— Председатель у вас очень, очень симпатичный и, кажется, неглупый человек. А главное — он доволен тобой! Доволен! Вот чего не ожидал, так не ожидал.
— А чего же ты ожидал, батя? — спросил я не слишком вежливо.
— Чего можно ожидать от такого шалопая, как ты? — удивился, даже как-то растерялся Петр Свистун. — Бросил дом, обрек на страдания мать, отца… И поехал бы куда-нибудь в Новосибирск, в Барнаул, ну в Сургут или Нефтеюганск на худой конец, так нет, в колхоз «Красный партизан»! — Он перевел дух, вытер шею носовым платком и тихо, доверительно, как делают мудрые отцы-воспитатели, добавил: — У тебя здесь что, зазноба, что ли? Так сказать, дама сердца, а?
— Угадал, батя, — сказал я и засмеялся.
В глазах Петра Свистуна, тонкого сердцеведа и психолога, этот смех означал смущение, вызванное неожиданным признанием. Потому-то он (не смех, а Петр Свистун) просверлил меня долгим взглядом и покачал головой.
— Что ж, в твоем возрасте… Только смотри, чтобы все было без этих самых…
— Без дураков?
— Вот именно! — подхватил Петр Свистун.
— На этот счет можешь быть спокоен, — заверил я самым искренним образом.
Потом батя попрощался и уехал. Он был доволен…
Зато Иван Павлыч… Ну, как будто его подменили!
Раньше он не скупился на всякие знаки внимания.
И домой приглашал, и дорогими папиросами угощал…
А после приезда бати как отрезал. Ему бы, Ивану-то Павлычу, радоваться (все-таки не сын), а он, чудак, обиделся.
— Ты что ж это, а? — припер как-то меня к стенке. Не в буквальном, а в переносном смысле, разумеется. — Приехал, не успел сопли утереть, и сразу к председателю!
Я пролепетал что-то в ответ, что-то вроде того, что я, мол, родился и вырос в другой деревне, хоть и соседней, а все-таки в другой, и здешних порядков не знаю.
Ивана Павлыча это не убедило. Он вышел из-за стола (дело было в конторе), гмыкнул:
— Не знаю, не знаю! — и кивнул на дверь.
Этот жест означал, что портить себе нервы Иван Павлыч больше не желает.
С тех пор у нас никаких отношений, кроме деловых, понятно. Иван Павлыч, правда, по-прежнему внимателен, но как-то враждебно внимателен, я бы сказал.
Встретит где-нибудь, остановит и обязательно скажет что-нибудь такое, над чем потом приходится ломать голову.
Однажды мы столкнулись с ним в узком проулке.
Иван Павлыч, видно, не ожидал этой встречи и шарахнулся, как лошадь, подмяв под себя забор.
— Ну как? — немного оправившись, спросил он.
— Ничего, — ответил я машинально.
— Ну-ну! — промычал Иван Павлыч и пошел своей дорогой.
А я еще долго стоял в том проулке и думал, что означают эти. «Ну как?» и «Ну-ну!». Одобрение? Разочарование? Предостережение? Ведь суть не только в слове, но и в голосе, в жесте, в выражении лица. Особенно в выражении лица… Здесь, на этой планете, я всегда следил за выражением лица того, с кем разговаривал, и это помогло мне избежать многих неприятностей. Или недоразумений, как хотите. Впрочем, эти понятия настолько связаны, что между ними смело можно ставить знак равенства.
Да что мой приезд — даже приезд Шишкина (это уже после меня) взволновал Ивана Павлыча до глубины души. Видно, и правда, грешков за ним водилось порядочно. Во всяком случае, он вел себя, как та ворона, что всякого куста боится.
На этот раз его предупредили по телефону из райцентра. Так, мол, и так, встречай, инженер едет. На всякий случай Иван Павлыч послал, а вернее подослал к Шишкину своего заместителя Авдюшко, человека безвольного, готового услужить кому угодно, если, разумеется, этот кто угодно лежит на пути его собственных интересов.
Авдюшко должен был зайти сперва к Фросе и договориться насчет квартиры, а потом отправиться на автостанцию и встретить самого Шишкина.
Он так и сделал.
— Жениха тебе нашел. Инженер, не нашим чета, обрадовал, можно сказать, с порога.
— Хватит надсмехаться-то! — Фрося хотела захлопнуть дверь перед самым носом Авдюшко (разговор происходил на веранде), но тот остановил ее.
— Постой, постой… Я серьезно… Инженер приехал…
— А мне какая печаль? — передернула плечами Фрося. Как читатель догадывается, наша, земная Фрося, в отличие от здешней, за словом в карман не полезет.
