Луг простирался, насколько видел глаз. От горизонта до горизонта не было ничего, кроме колыхающейся на ветру травы, кое-где разбавленной белыми и желтыми пятнами цветов. Где-то там, за этим лугом, находилась Зеленая река, третья на пути к столице Ольгерда.
Глядя на море травы, Зимородок несколько приуныл. Ходить по некошеным лугам – занятие тяжелое. А травы, как назло, росли здесь густые и высокие. Странно, что местные не ходят сюда косить. Да и рыбу ловить на Зеленой реке почти никто не отваживается.
Рыбака, хаживавшего к Зеленой реке, все как один называли человеком отчаянным. Рыбак этот был глухонемой, что, впрочем, не помешало ему найти общий язык с Зимородком. Покивав, поулыбавшись, помахав руками, он нарисовал вполне понятную карту и напоследок ободряюще похлопал Зимородка по плечу.
Вот и луг, обозначенный на карте. За лугом опять начнутся холмы, а дальше – Зеленая река. Все просто.
Зимородок пошел вперед, за ним остальные. Неожиданно послышался тихий мелодичный звук, затем еще один, еще… Казалось, кто-то наигрывает на арфе. И музыка приятная. Кажется, это старинная баллада «Венок из белых лилий».
Мелодия звучала странно – то громче, то тише, то быстрее, то медленнее. Иногда она раскладывалась на два голоса. Подчас принималась спотыкаться и даже фальшивить. Но не замолкала ни на мгновение.
– Чума на этого осла! – ругался Гловач. – Ему еще в детстве медведь все уши оттоптал. – Он приостановился и крикнул: – Вот сейчас! Бемоль! Бемоль, тупица! Что ты играешь?
С досады Гловач сильно топнул ногой. И тотчас выскочил тот самый «бемоль», о котором лютнист умолял невидимого музыканта. Гловач поднял ногу и недоверчиво посмотрел на свою ступню. Ничего особенного, подошва как подошва. Головастик, кажется, прилип. Раздавленный.
– Да, брат, не быть тебе лягушкой, – философски заметил ему Гловач. – Неужели это ты перед смертью так вскрикнул?
Головастик безмолвствовал.
Мимо Гловача протопал пан Борживой. Из-под его разбитых сапог вырывались дребезжащие звуки той же мелодии.
Дело принимало занятный оборот. Вот быстрыми шажками просеменила Марион. Трава отозвалась стремительными стаккато. Певучий луг! Музыка звучала теперь отовсюду. Идти старались в ногу, чтобы не нарушать гармонии.
Один только Гловач сообразил, что дело плохо. Он по собственному опыту знал, что самые лучшие песни, повторенные подряд свыше сорока раз, рождают нездоровое желание расправиться с исполнителем. А как быть с этим лугом? Сколько там дневных переходов, сказал Зимородок, два?
Действительно, после того, как количество куплетов подошло к сотне, начали появляться первые признаки беспокойства.
– Он что, теперь все время так будет? – с неудовольствием спросил пан Борживой.
– Похоже, – хмуро отозвался Зимородок.
– Я на пределе, – сообщила Гиацинта.
– Да, приятного мало, – согласился философ Штранден.
– Предлагаю особым декретом запретить в нашем городе исполнение впредь этой песни, – изрек Вольфрам Кандела.
– Постарайтесь не обращать внимания, – посоветовал брат Дубрава. – Потому что нам с вами еще идти и идти.
Некоторое время они шли вперед, не разговаривая, и старались переносить непрерывную музыку стоически. Наконец Штранден произнес:
– Нет, это невозможно! Надо что-то придумать, иначе мы все сойдем с ума.
– Предлагаю выжечь! – тотчас сказал Кандела.
– Выжечь? – с ехидцей перестросил Зимородок. – А как вы себе это представляете, малоуважаемый?
– Проще не бывает, – ответствовал Кандела. – Поджигаешь, и оно горит. Радикальное решение всегда простое! Нужно пустить огонь вперед себя, чтобы он прогрыз, так сказать, просеку.
– Не получится, – огорчил его Зимородок. – Во-первых, трава сырая.
– А мы постараемся, – стоял на своем Кандела. – Человек сильнее травы.
– А во-вторых, – продолжал Зимородок, – если траву поджечь, она будет выгорать кругами, а не «просекой».
– Почему?
– Таково таинственное свойство травы, растущей на лугу, – объяснил Зимородок.
– Факт кругового выгорания травы, – ученым тоном молвил Штранден, – определенным образом связан с обыкновением собак кружиться на месте перед тем, как улечься. Собака таким образом приминает траву, реальную или воображаемую. И это круговое движение сообщилось траве как таковой.
