Марион вдруг почувствовала себя обиженной.
– Поступай как хочешь, мне-то что. Я болтать не стану.
– Марион! – послышался голос Мэгг Морриган. – Иди скорее, пока не остыло.
– Иду! – крикнула Марион и, сунув Людвига за пояс, побежала к костру.
У костра, кроме знакомых лиц, находился гость – очень крупный барсук. Он расположился у огня и непринужденно кушал утиное крылышко.
– А вот и наша Марион, – пробасил пан Борживой. Вид печеной утки привел его в благодушное настроение.
Барсук благосклонно кивнул девочке и произнес:
– А с вами, очаровательная малышка, мы, кажется, еще не знакомы. – И, не переставая жевать, слегка наклонил голову. – Бобо Гостомысл, собственной персоной.
– Вы хотели сказать – «к вашим услугам»? – съехидничала Марион. – Ведь так, кажется, принято говорить?
Барсук небрежно отмахнулся передней лапой:
– Какая, в сущности, разница! Этикет никогда не был моей сильной стороной.
– Да уж! – фыркнула Марион. Она намеренно уселась подальше от гостя и старалась пореже смотреть в его сторону. Ее взбесило обращение «очаровательная малышка».
Барсук между тем непринужденно разглагольствовал:
– С падением режима Ольгерда все воспряло! Оно воспирало и раньше, но с падением – воспряло окончательно и бесповоротно. Эпоха утеснений и притеснений – это, знаете ли, наследство. Окровавленная память поколений. Лучшие, наиболее мыслящие – те истреблялись. Память зайцев, пушного зверя и других мыслителей – сплошная кровавая брешь… э-э… Вы, кажется, не любите утиную кожу? Позвольте, я доем, – обратился барсук к Штрандену, после чего, заполучив желаемое, продолжал с набитым ртом: – Истребляли! Потери невосполнимые. Все самое умное, прыгучее, наиболее упитанное и пушное – все падало жертвой. Все падало и падало… К счастью, кровавый режим истребил сам себя. Пожрал-с. За двести лет вы – первые люди, посетившие наш лес. Вы должны знать правду.
– Что вы имеете в виду, говоря о «правде»? – уточнил Штранден.
Барсук тонко улыбнулся, насколько искусство тонко улыбаться вообще доступно барсукам:
– Правда, милостивый государь, она же истина – одна.
– Не смею возражать, – улыбнулся и философ. – Но какого аспекта бытия касается та правда, которую мы непременно должны знать?
– Мне кажется, я видел там, у молодой девушки, сухарики. Вы не могли бы передать мне пару штук? – Барсук доброжелательно прищурился на Марион.
– Облезешь, хомяк, и без сухариков! – сказала Марион с вызовом.
– Что ж! – вздохнул барсук и покровительственным тоном добавил: – Непонимание – мой обыкновенный удел. Так вот-с, правда заключается в том, что кровавый режим Ольгерда пал. Расцвела свобода. В том числе искусства. Нет больше загонщиков, нет растленных охотников с их лошадьми и собаками, их подручные разбрелись и одичали. Ничто не мешает.
– А что с ними стряслось, с охотниками? – осведомился пан Борживой. – Барсуки да зайцы разогнали, что ль?
– Между прочим, ирония здесь неуместна, – холодно ответствовал барсук. – Местной дичью было принято судьбоносное решение о строжайшем запрете на любые охотничьи действия. Кстати, эти утки являются браконьерством.
– А-а… – протянул Зимородок. – Так вот чем они являются…
– А вы что думали?
– Я думал, это просто утки.
– В нашем сложном, неоднозначном мире ничто не бывает «просто», – назидательно заметил барсук.
– Конечно, коллегиально принятое решение значительно продвигает вперед любое дело, – согласился Освальд фон Штранден, – но вы же не станете отрицать, что даже самое благородное начинание должно быть подкреплено чем-то более существенным…
Барсук потянул себя за ус.
– Не следует недооценивать интеллектуальные возможности… э… дичи. Наше постановление целиком и полностью поддержал Глухонемой Шибаба. И после того, как он принял свое историческое решение, именно мы контролируем переправу.
Атмосфера вокруг костра мгновенно изменилась. Понимая, чем это вызвано, барсук откровенно наслаждался.
– Так вы поможете нам пере… – возбужденно начал было Гловач, но закончить фразу ему не удалось – Зимородок случайно облил его горячим чаем. Брат Дубрава спокойно спросил барсука:
– Кто такой Глухонемой Шибаба?
