– Не нужно ее трогать, – сказал брат Дубрава. – Я думаю, это Густа.
– Какая еще Густа?!. – воззвал пан Борживой. – Погружаюсь…
– Густа – болотная рыба, – доброжелательно объяснил Дубрава. – Мне о таких рассказывали.
– Неужели она обитает в болоте? – заинтересовался философ. – Весьма нехарактерная для рыбы среда обитания… Впрочем, зачастую именно нетипичная среда является одним из парадоксальных условий для счастья индивидуума…
– Чушь, чушь! – фыркал чиновник. – Какая там рыба? Что в болоте может делать рыба?
– Она тут… высовывается. Что ей еще остается? – объяснил брат Дубрава.
– Ловить, значит, не будем? – разочарованно протянул Гловач.
– Пусть высовывается и дальше, – сказал Зимородок. – Идемте, лучше не задерживаться.
Густа вдруг отчетливо произнесла: «Ох!» и скрылась в трясине.
– То Густа, то пусто! – изрек Гловач.
И снова бесконечная утомительная дорога… Зимородок уже начал беспокоиться: а что как не выйдут на сухое место к ночи? Ночь, правда, обещала быть ясной, но до полнолуния оставалось еще дней десять. В темноте по болоту много не нагуляешь. А тут еще Марион подлила масла в огонь, пропищала:
– Зимородок, Зимородок! А скоро болото кончится? Поспать бы… У меня ножки устали…
– Откуда я знаю, когда оно кончится! – огрызнулся Зимородок. – Я сам здесь в первый раз.
– Скоро, – уверенно молвил брат Дубрава.
– А ты откуда знаешь? – обернулся к нему Зимородок.
Дубрава пожал плечами и смущенно улыбнулся.
– Ему брат Болото сообщил! – выкрикнул Кандела и неприятно захохотал.
Никто больше эту шутку смешной не счел. А пан Борживой, бессильно задыхаясь, пообещал:
– Еще одно слово, и отправишься на корм Густам!
Вольфрам Кандела сделал вид, что не слышит.
Удивительнее всего оказалось то, что брат Дубрава не ошибся. Вскоре под ногами перестало хлюпать, мох стал сухим и упругим. Впереди показалась небольшая березовая роща.
– Все! – сказал Зимородок, не скрывая облегчения. – Ночуем здесь.
– Между прочим, некоторые хотели бы продолжать путь! – заявила дочь Кровавого Барона. Заметив, что все на нее смотрят, вспыхнула: – Ничего не поделаешь, так уж устроено в этом мире: одни родились неженками, другие – нет.
– Фу ты, ну ты! – насмешливо протянул пан Борживой. – Вот она, рыцарская косточка! Ну и скачи себе дальше, коза, коли уж так приспичило. Лично я завалюсь здесь на травке и как следует отдохну.
И не сходя с места, он исполнил свое намерение – улегся и помахал в воздухе толстой ногой, подзывая Гловача. Гловач подбежал и принялся усердно тянуть с Борживоя сапоги.
– Осторожнее, осторожнее, – ворчал Борживой. – Ну вот что ты в него вцепился, как в козье вымя? Подметку оторвешь…
– Я сейчас, я аккуратненько, – бормотал Гловач. – Сапожки больно деликатные, под пальцами расползаются.
Мэгг Морриган уже собирала хворост. Она была на удивление молчалива и задумчива. Зимородок ее такой еще не видел.
Судебный исполнитель также разулся и со страдальческой гримасой погрузился в созерцание своей мозоли. Брат Дубрава буквально рухнул на землю. Он был очень бледен, и Зимородок вдруг догадался, что тот смертельно устал. Философ Освальд фон Штранден углубился в рощицу. Вскоре одно из сухих деревьев начало сильно раскачиваться, послышался хруст. Наблюдая за этим, пан Борживой молвил, обратившись к Гловачу:
– А философ-то, похоже, за ум взялся.
Гловач угодливо подхихикнул, извлек из своего дорожного мешка лютню и принялся ее настраивать.
Зимородок наблюдал за этими бездельниками на привале и только диву давался: как они еще с голоду не померли?
Тем временем Освальд фон Штранден повалил-таки дерево и принялся обламывать ветки. Мэгг Морриган складывала хворост в вязанку. Оба молчали. Наконец философ сказал:
– Как ловко у вас все получается.
– Что именно? – поинтересовалась Мэгг Морриган, затягивая веревку.
– Все. И с дровами, и вообще. И то, как вы ходите… – Он вдруг покраснел.
Мэгг Морриган хмыкнула и взвалила вязанку себе на спину.
– А вы берите ствол, – сказала она. – Беритесь лучше за тонкий конец, так легче тащить.
Завидев их с дровами, никто из прочих даже не двинулся с места.
Зимородок находился во власти дум касательно завтрашнего дня. Марион куксилась и шепотом жаловалась Людвигу.
