Политбюро пыталось остановить хаос норм, карточек и их суррогатов, царивший в регионах, и контролировать спонтанное распространение карточной системы. В декабре 1929 года оно запретило вводить нормирование без разрешения Наркомснаба. Но незаконная практика продолжалась[122].
Положение с одеждой, обувью, тканями и другими непродовольственными товарами также оставалось тяжелым. Открытая их продажа в магазинах практически прекратилась. Политбюро пыталось ограничить бронирование фондов и распределение промтоваров по ордерам, так как эта практика вела к замораживанию товарооборота, а следовательно, уменьшала поступления в госбюджет. В постановлении от 30 октября 1930 года Политбюро требовало сохранить ордерную систему только для одежды и обуви и направлять их в первую очередь на обеспечение рабочих[123]. Но из‐за острого недостатка товаров это постановление повсеместно нарушалось, практика бронирования фондов расширялась.
Обострение товарного дефицита вело к дальнейшей стратификации государственного снабжения. Прагматизм в централизованном распределении все более усиливался. Элементы социальной справедливости (привилегии детям, больным, низкооплачиваемым группам населения и пр.) существовали, но выглядели хилыми ростками на фоне мощного цветения производственного принципа — снабжать в первую очередь тех, кто делал индустриализацию. Пытаясь обеспечить индустриальный авангард, Политбюро и местная власть снимали с централизованного снабжения другие группы потребителей. Вслед за сельской беднотой сезонники, рабочие, имевшие хозяйство в деревне, а также население многих второстепенных для индустриализации городов и работники неиндустриальных производств один за другим теряли право получать продукты из государственных фондов. Их переводили на снабжение из местных заготовок, отчислений от гарнца и сверхплановых закупок, которые «подскребали-добирали» то, что осталось после выполнения государственных планов. По сути, это означало, что оазисы рынка с его астрономическими ценами становились для большей части населения главным, а иногда и единственным источником обеспечения. Положение тех, кого снимали с централизованного снабжения, отягчалось тем, что они являлись низкооплачиваемыми по сравнению с индустриальным авангардом группами населения — политика зарплаты ведь тоже подчинялась интересам индустриализации.
В 1930 году географическая и социально-производственная иерархия государственного снабжения, признаки которой проявились в предшествующие годы, далее углубилась. Привилегированное положение Москвы и Ленинграда укрепилось. Остальные промышленные города и объекты в конце 1930 года по решению Политбюро были разделены на два списка в зависимости от степени их индустриальной важности. На предприятиях преимущества в снабжении имели инженерно-технические работники (ИТР) и индустриальные рабочие, далее шли неиндустриальные рабочие, далее служащие, потом иждивенцы — члены семей рабочих и служащих. Дети составляли особую группу, но и их снабжение зависело от того, в каком городе они жили и где работали их родители. Число социальных групп в практике снабжения разных городов и производств варьировалось, но принципы деления повторялись. При обострении продовольственной ситуации снабжение высших групп обеспечивалось за счет снижения норм и сокращения ассортимента для низших групп. Нормы, указанные в постановлениях центральных органов и распоряжениях местной власти, являлись ориентиром-максимумом. Реальные пайковые нормы зависели от товарного фонда в распоряжении потребительских кооперативов и повсеместно были ниже установленных.
Скудость государственного снабжения создавала иерархию бедности. Сводки ОГПУ о снабжении предприятий и промышленных районов показывают, в чем реально состояли преимущества индустриальных рабочих по сравнению с остальными «плановыми потребителями». Рабочие получали не 300, как остальные, а 600–800 г черного хлеба плохого качества в день, по 100–200 г мяса в «мясные дни». Но что это было за мясо — конина, солонина. Частенько мясо заменялось рыбой, консервами. Другие продукты — крупа, сахар, масло, чай, макароны — продавали с перебоями. В лучшем случае рабочая семья получала в месяц по 0,5–1 кг сахара и крупы да бутылку растительного масла. Дети рабочих в мизерном количестве от случая к случаю получали сливочное масло, яйца, молоко. По сравнению с пайком служащих, который включал лишь хлеб, сахар и крупу, рабочие имели преимущества, но они не обеспечивали сытой жизни.
