— Я дядя Фуонг, — сказал Нхай.
— Так он здесь?
— Фуонг здесь.
— Могу я увидеть его?
— Из этого не выйдет ничего хорошего. Фуонг провел десять лет в тоннелях, и последствия этого печальны. Фуонг ни во что не верит и хочет только одного: чтобы его оставили в покое. Теперь мало что может доставить ему радость. Доктор Мэйфилд считал, что отъезд из родной страны и смена обстановки помогут Фуонг, но он ошибся. Его пациенту ничего не помогает, Фуонг страдает от постоянной тоски и неприкаянности.
— Но Фуонг, он знает тоннели?
— Никто так не знает тоннели, как Фуонг.
— Сэр, а не мог бы мистер Фуонг помочь нашим солдатам в выполнении этой чрезвычайно важной операции? Не смог бы он снова вернуться в тоннели?
— Очень сомневаюсь в этом, мистер Латроп.
— Простите, а нельзя спросить у него самого?
— Фуонг не любит разговаривать.
Латроп был на грани отчаяния.
— Прошу вас, — взмолился он, — можно только спросить его?
Некоторое время мистер Нхай смотрел на молодого человека, потом с явной неохотой куда-то ушел.
Пока Латроп ждал, Нхай вернулся из сада с детьми и няней. Шумные энергичные ребятишки, похожие друг на друга, облепили Нхайя, но он ласково отстранил их.
Няня стояла в сторонке, наблюдая эту картину.
Латропу показалось, что прошло уже много времени. Когда же, наконец, появится Фуонг?
— Мистер Латроп, — начал Нхай, — разрешите представить вам Тра-Данг-Фуонг, бывшего бойца подразделения СЗ Освободительной армии Народной Республики Вьетнам. На севере страны она была известна как Фуонг из Ку Чи.
Латроп с трудом проглотил слюну. Девушка! Кто бы мог подумать, они ведь искали тоннельную крысу. А ею оказалась эта девушка.
Темные глаза встретили его взгляд. Глаза были красивые, миндалевидные. Едва ли ей больше тридцати, он плохо разбирается в восточных лицах, но кожа у нее гладкая, только глубоко посаженные глаза полны печали.
Мистер Нхай сказал ей, какое дело привело в их дом Латропа.
— Тоннели, — произнесла она на ломаном английском.
— Да, мадам, — подтвердил Латроп, — длинный, ужасный тоннель. Самый плохой.
Фуонг сказала что-то по-вьетнамски.
— Что она говорит? — переспросил Латроп у Нхайя.
— Она говорит, что уже три раза умирала в тоннелях: один раз — ради мужа, другой — ради дочери и третий — ради самой себя.
Латропу стало вдруг мучительно стыдно. Ему тридцать один год, он окончил престижные учебные заведения, много работал, да, но жизнь доставляла ему удовольствия. А вот перед ним стояла женщина… девушка!.. которую на десятилетие буквально окунули в мир грязи и смерти, и вот она, расплата, — она нянчит чужих детей, отчужденная от этого мира. Где-нибудь в супермаркете вас поразила бы ее красота. Такой женщине надо было бы жить совсем в другом мире.
— Она сделает это? Я спрашиваю… — Латроп снова сглотнул слюну, чувствуя, как срывается голос. — Она поможет?
Мистер Нхай быстро заговорил по-вьетнамски. Фуонг ответила ему.
— Что она сказала?
— Ей не хотелось бы возвращаться в тоннели.
Латроп попал в затруднительное положение, он не знал, насколько откровенным мог быть в разговоре с ней.
— Это очень важно.
Девушка даже не взглянула на него.
— Прошу прощения, мистер Латроп, сейчас я не могу говорить с ней. Может быть, через какое-то время.
— Прошу вас, — не сдавался Латроп, — дело очень срочное. От этого зависит множество жизней.
Не глядя на него, девушка что-то быстро сказала дяде.
— Она говорит, что от нее будет мало толку в тоннелях. Скорее даже, вред. Просит понять вас это. Она очень боится тоннелей.
Латроп пробормотал какую-то ничего не значащую фразу, предпринял еще одну безнадежную попытку заглянуть девушке в глаза. Он лихорадочно искал слова, способные убедить ее, но на ум шли банальные, безликие доводы. Уже готовый признать поражение, он все-таки нашел выход.
— Скажите ей, что речь идет о бомбах, — внезапно выпалил он. — О бомбах, которые сожгли ее дочь, сожгут живьем еще миллионы детей. И если она верит мне, то скажите, что мы, американцы, обязаны попасть в эти тоннели не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы сохранить им жизнь. Тоннель — единственный выход, а времени осталось очень, очень мало.
