— Смелая уверенность, я бы сказал, — Кассиодор покачал головой и усмехнулся. — Как ты справедливо заметил, ситуация «интересная». Ну, вот мы и пришли — старые имперские казармы...
Он указал на римскую постройку довольно мрачного вида — каменное здание с высокими башнями по углам. Здесь размещалась личная гвардия короля. Теперь её составляли исключительно готы, римлян изгнали за предыдущее десятилетие, согласно повелению Теодориха, считавшего, что в армии должны служить только готы, а римляне — занимать административные посты.
В центре большого квадратного зала тянулись длинные столы и скамьи—любимые римлянами пиршественные ложа германцы считали признаком изнеженности, — за которыми сидели король и его гости. Все собравшиеся в зале кроме Кассиодора и Кетегуса были готами. Лишь они вдвоём были одеты в римские тоги, остальные, по германскому обычаю, были облачены в штаны и короткие туники; римская одежда среди готов была строго запрещена. За столами не было ни одной женщины, поскольку было объявлено, что это пир воинов, на котором мужчины могут пить вдоволь, хвастаться своими победами, есть досыта и никак себя не сдерживать, как это бывает в присутствии женщин. Сидя за главным столом, юный король представлял собой жалкую и комичную фигуру; лицо его опухло и было покрыто пятнами от неумеренного пьянства. Подражая, как он полагал, своим предкам-германцам, он носил плащ, подбитый волчьим мехом; плащ крепился на плече огромной золотой фибулой, украшенной эмалью. Фибула изображала орла в посеребрённом шлеме. Когда-то подстриженные на римский манер волосы отросли и сальными прядями падали на плечи. Ещё более неудачной попыткой придать себе мужественный вид были усы: верхнюю губу короля украшал жалкий юношеский пух.
Слегка покачиваясь, Аталарих встал и воздел к потолку кубок с вином — во всём остальном, кроме выпивки, он предпочитал всё германское, но крепкие римские вина пришлись ему по душе, и он пил их неразбавленными. Подданные следовали его примеру.
Король произнёс довольно невнятно:
— Мои дружественные... друзья! Готы и римляне! Через три недели мне исполняется 18 лет. Возраст, в котором мой проделал... прославленный дед Теодорих уже... прославил себя, завоевав великий город Сигна... Синга... Сингидунум. Мать говорит, мне ещё рано править. Сука. Посмотрим. В день своего рождения я скажу ей, что она больше не регент... ша! Пусть убирается! — он тупо обвёл взглядом собравшихся. — Верю в вашу поддержку. Выпьем же за моё саврш... саврашен... совершеннолетие!
Все покорно выпили — за исключением одного почтенного старца. Король, к сожалению, заметил это.
— Хильдебранд! Ты не выпил! — лицо Аталариха побелело от ярости. — Ты был виночерпием моего отца — и ты не выпил! От тоста за Теодориха ты бы не отказался!
— Ты, король, не Теодорих! — смело отвечал старик.
— Да как ты смеешь так со мной говорить?! — закричал король, а затем, повернувшись к Кассиодору, почти умоляюще воскликнул: — Скажи ему, что я достоин быть королём!
— Италии действительно повезло — иметь в качестве правителя потомка великого Теодориха! — невозмутимо отвечал префект.
— Вот видите! — обрадовался Аталарих, не заметив двусмысленности этих слов. — Даже Кассиодор — римлянин! — думает, что я должен сидеть на троне! Клянусь небом, Хильдебранд, ты выпьешь! Ты наглый, выживший из ума старик!
Он вскочил из-за стола и схватил Хильдебранда за нос. Задыхаясь, тот открыл рот и не мог помешать Аталариху влить ему вино прямо в горло.
— А теперь убирайся! — крикнул Аталарих, отшвырнув пустой кубок. — Я изгоняю тебя от двора — навсегда.
Красный, кашляющий и задыхающийся Хильдебранд тем не менее с достоинством вышел из зала, и за столами воцарилось неловкое молчание.
Постепенно разговоры возобновились, лютнист ударил по струнам и начал петь о подвигах великих готских героев, а с кухни потянулись слуги с блюдами из говядины, свинины и дичи. Бросалась в глаза простота кушаний — здесь не было изысканных римских яств, вроде языков фламинго, печени кефали или свиного вымени в анчоусном соусе. Тосты следовали один за другим, неразбавленное вино лилось рекой. Король каждый раз опустошал свой кубок, но остальные в большинстве своём ограничивались тем, что отпивали из кубков всего по одному глотку на каждый тост.
