— Когда начинать?
— Считай, что с этого момента ты на жалованье. — Юлиан улыбнулся и передал молодому человеку увесистый, призывно звякнувший мешочек. — За Либертас! За освобождение!
— За Либертас!
Подойдя к подиуму, Прокопий взглянул на сидящего — мужчину плотного телосложения с густыми рыжими волосами.
— Римлянин Прокопий, ваше высочество! — Негромко произнёс проводник, а затем повернулся к молодому историку и объявил:
— Герцог Амматас, брат короля Гелимера!
Прокопий с раздражением подумал, что вся эта сцена напоминает пошлую и глупую пьесу, придуманную вандалами. Всё делалось для того, чтобы подчеркнуть высокий статус Амматаса и отвести римлянам вторые роли. Вытянув шею и фальшиво улыбаясь, Прокопий сказал:
— Я приветствую его высочество! Согласно достигнутым ранее договорённостям, я пришёл на эту встречу, чтобы почтительно сообщить следующее: в обмен на помощь гуннов вандалам в разгроме римских войск вы должны заплатить Айгану — командиру гуннов в армии комеса Велизария — тысячу фунтов золотом, половину — сейчас, оставшееся — после успешного завершения нашего дела.
— Хо-хо! Ты торгуешься, словно баба на ярмарке! — прогудел Амматас. — Слышишь, римлянин? В эту игру играют двое. Тысячу, говоришь? Ты наверняка хотел сказать — сто!
Прокопий стиснул зубы, глубоко вздохнул — и принялся торговаться, хорошо зная, что рано или поздно они согласятся на приемлемых условиях.
После казавшихся бесконечными из-за изнурительной жары переговоров обе стороны договорились о сумме и принялись обсуждать тактику совместных действий. Затем Амматас со своими людьми удалился с подиума, а Прокопий вернулся к туннелю — он выходил в коридор, ведущий к Двери Жизни, — воротам, через которые на арену выпускали гладиаторов и диких зверей.
Гунны с трудом тащили мешки с золотом. Маленькая процессия медленно зашагала по сырым, растрескавшимся плитам коридора, сжатого массивными каменными стенами, которые были построены римскими инженерами три века назад — когда Александр Север правил Империей безраздельно.
Выйдя из туннеля, они погрузили поклажу на ожидавших их в тени мулов, а затем незаметно вернулись в лагерь Велизария, разбитый неподалёку...
Поставлен в правление императора Флавия
Валерия Константина — Благочестивого,
благородного цезаря, в 10 милях от Карфагена...
Надпись (предположительно традиционная
для того периода) на верстовом столбе
Яростное африканское солнце палило с небес, жару лишь немного скрашивал прохладный морской бриз, дующий с Mare Internum[70], а армия двинулась маршем на север, увязая в песке. Потом песок сменился морем травы, увенчанной пушистыми венчиками соцветий; затем начались оливковые рощи и поля пшеницы, простиравшиеся до самого горизонта. Высоко над головами римлян тянулись стаи птиц — аистов, гусей, зябликов, — расчерчивая пунктиром ярко-синее осеннее небо. Они летели зимовать из Европы в жаркие и плодородные земли, лежащие за Великим Песчаным морем.
Поднявшись на холм, Велизарий и его заместитель, фракиец Дорофей, смотрели вниз, на длинную колонну кавалерии: конных лучников сменяли копейщики[71], за ними ехал корпус катафракт, следом — собственный корпус Велизария, наёмники-гунны: коренастые, одетые в кожу мужчины с желтоватым оттенком кожи и восточными чертами лица ехали верхом на громадных конях, вооружённые своими смертоносными, причудливо изогнутыми луками. За кавалерией, растянувшись на несколько миль, шла пехота.
Вдали показалось быстро приближающееся облачко пыли — возвращался разведчик. Через несколько минут всадник натянул поводья, осадив лошадь перед командирами.
— Вандалы! Их авангард всего в двух милях отсюда!
Дорофей воскликнул:
— Но гуннские разведчики говорили, что вандалы в одном дне пути отсюда! Наши войска слишком растянулись, я прикажу трубить отступление?
— Разумеется, нет! — возразил Велизарий. Впрочем, новость его сильно обеспокоила.
Из-за ложной информации, полученной от гуннских разведчиков, римляне не были готовы к столкновению с вандалами. Противник атаковал бы их первым, пока они разворачивали боевые линии, а пехота могла не успеть им на помощь. Однако перспектива отступления, для которого придётся ломать строй, была ещё хуже, в особенности для морального состояния солдат.