Между тем окрылённая успехом толпа бесчинствовала в городе; сожгли церкви Мира Божия (Айя-Ирена), Святого Феодора Сфориакийского и Святой Акилины, больницы Еввула и Сампсона, Александрийские бани и множество зданий, которые бунтовщики сочли похожими на правительственные.
— Давайте смотреть правде в глаза! — сказал Юлиан, обращаясь к тем же людям, что собирались здесь, в доме Мефодия, прошлой ночью. — Мы начали игру — и проиграли. Мой вам совет: постарайтесь незаметно исчезнуть на время. Уезжайте в деревню, если у вас есть там дома, или к родственникам. Я благодаря сегодняшнему выступлению на Ипподроме стал слишком заметной фигурой. Если о ком-то из вас прознают, что вы встречались со мной, вас могут схватить...
— Обвинение на основе слухов? — изумился один из консулов, встревоженный и бледный.
— Боюсь, что так! — Юлиан беспомощно развёл руками, словно извиняясь. — Возможно, Римская Империя сейчас и выглядит более цивилизованно, чем во времена Суллы... но разве принудительное заточение в монастырь намного лучше, чем приказ вскрыть себе вены?[56]
— Но зачем нам бежать немедленно? — возразил один из сенаторов. — Городом управляет плебс. Попытка Велизария и Мундуса подавить бунт провалилась, они укрылись во дворце...
— И он неприступен и неуязвим, пока они укрываются там вместе со своими солдатами, — пожал плечами Юлиан. — Так что же нам это даёт? Ничего. Тупик. Но долго так продолжаться не будет. Проб бежал, его братья во дворце — у плебса больше не осталось ни цели, ни вождей. Вскоре они устанут бесчинствовать и разойдутся по домам. Всё, что нужно Юстиниану, — ждать. Что до меня, то я покидаю вас немедленно, друзья мои, и возвращаюсь в Италию. Для меня было великой честью...
Дверь распахнулась с грохотом, прервавшим Юлиана на полуслове, и в комнату вбежал, запыхавшись, молодой человек — «ухо» Юлиана, его лазутчик во дворце.
— Прокопий! Что привело тебя в этот дом? — воскликнул Аникий.
— Отличные новости! Опасаясь предательства сенаторов и консулов, оставшихся во дворце, Юстиниан только что приказал им всем уйти! Среди них — Ипатий. У нас есть новый Август!
— А ну, соберись! И прекрати носиться, словно курица, которой отрубили голову! — прикрикнула жена Ипатия,
Мария на своего супруга, нервно мерившего шагами атриум своей виллы. — Мы должны последовать примеру твоего брата Проба и немедленно уехать — сейчас, пока есть время!
— Дорогая, но, если они найдут наш дом пустым, они же сожгут его, как и дом брата. А как же моя бронза, мой родосский мрамор! — вскричал старый вояка. — Мой серебряный кратер[57], подаренный Анастасием... Не могу представить, что потеряю его!
— Лучше потерять его, чем жизнь! — огрызнулась супруга, а потом вдруг прислушалась и вскинула руку: — Слышишь?! Они идут!
До них донёсся слабый, но неуклонно нарастающий гул. Прежде, чем Ипатий успел сообразить, что ему делать, дом окружила ликующая толпа, скандировавшая: «Ипатий Август! Ипатий Август!»
— Ну вот, теперь поздно! — горько вздохнула Мария. — Как обычно. Вечная история, всю жизнь! Когда умер Анастасий, если бы ты сразу покинул Антиохию, а не медлил, ты бы уже был императором.
— Скажи им, что меня нет! Может быть, они уйдут...
— Страус несчастный! Ты же знаешь, что они не уйдут. И тебе надо притвориться, что ты с ними! При первой же возможности ты отречёшься и всё объяснишь Юстиниану, он поймёт. В конце концов, он твой друг! — смягчившись, Мария нежно поцеловала мужа в щёку. — Иди, любовь моя. И пусть Господь пребудет с тобой.
Чувствуя себя больным от страха, Ипатий позволил людям поднять его и на плечах пронести по тёмным улицам, освещаемым лишь факелами, к Ипподрому, где, кажется, собрался весь Константинополь. Вокруг гремели ликующие крики: «Да здравствует Ипатий!» Ипатия на руках внесли в кафизму. Затем на голову ему возложили диадему — вернее, чью-то золотую цепь-ожерелье, — а на плечи вместо мантии накинули пурпурную занавесь.
Отчаянно мечтая оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда, Ипатий, когда глаза его привыкли к свету факелов, заметил, что среди ликующих граждан довольно много людей в тогах или шёлковых официальных одеждах, — это были сенаторы и консулы, многих он знал лично. Тут Ипатия осенило: его коронация была не просто прихотью толпы, её поддерживали те, кто в Империи считался наиболее уважаемым и привилегированным классом, людьми, способными обеспечить стабильность и лидерство и сделать любое восстание успешным. Это обстоятельство всё меняло. В душе Ипатия ужас боролся с восторгом... неужели... он действительно может стать императором?
