— Ты лжёшь, свинья! — затем говоривший обратился к толпе. — Не позволяйте себя обмануть! Его обещания ничего не стоят, они даны лишь по принуждению, потому что он слаб. Он нарушит их, едва вы разойдётесь по домам.
Настроение толпы мгновенно изменилось — на смену согласию пришли подозрения. Вчерашняя оргия разрушения отнюдь не утолила их жажды справедливости и обиды на власть имущих. Слова говорившего напомнили им о том, что вчера они властвовали над городом и могут отомстить. По Ипподрому вновь раскатился зловещий гул.
— Давайте изберём нового императора! — продолжал оратор, высокий властный человек, в котором Юстиниан узнал Гая Аникия Юлиана, одного из влиятельных сенаторов и члена римской диаспоры, бежавшей от власти варваров с Запада. — Давайте заменим его на того, в ком сочетаются честность, смелость и стойкость, на племянника покойного императора Анастасия. Граждане Нового Рима, я предлагаю избрать Проба Августа!
Над Ипподромом воцарилась тишина. Все были ошеломлены. Потом над толпой взмыл одиночный крик — и его быстро стали подхватывать ряд за рядом.
— Проб Август! Проб Август! Проб Август!
Недоверие обернулось паникой. Юстиниан едва ли не бегом скрылся во дворце. Здесь он собрал военный совет. Помимо него присутствовали Марцелл, капитан дворцовой стражи, и двое самых доверенных его офицеров — командиры двух когорт германских наёмников: молодой Велизарий и опытный ветеран нескольких кампаний Мундус. Этим троим Юстиниан, едва удерживая рыдания, рассказал о случившемся на Ипподроме.
— Друзья! Я признаю: я в полной растерянности и не знаю, что мне делать! — заключил император полным отчаяния тоном. — Я был бы очень благодарен вам за совет.
Первым заговорил Велизарий.
— Цезарь, мне кажется, положение трудное, но не безвыходное. Снаружи собрался сброд, у которого пока нет лидера. Я очень удивлюсь, если мы с Мундусом, нашими германцами и дворцовой гвардией не разгоним их немедленно.
— Но ваших людей здесь менее двух тысяч, а дворцовой гвардии вдвое меньше! — в отчаянии воскликнул император. — Соотношение, по крайней мере, сто к одному, как ты можешь рассчитывать на успех?
— Цезарь, простым численным преимуществом нельзя взять хорошо обученных и опытных солдат, если в подразделении царит строгая дисциплина! — отвечал Велизарий.
Высокий, красивый, беззаботный и спокойный, он излучал уверенность и производил впечатление лихого кавалерийского — в его случае, впрочем, пехотного — командира.
Его оптимизм, казалось, передался и Юстиниану — император приободрился.
— Хорошо. Если ты уверен в успехе... тогда я благословляю вас — и благодарность моя будет безмерна.
— Всё будет в порядке, цезарь! — отозвался Мундус[55], и его монголоидные черты лица осветила усмешка. — Наши германцы рвутся в бой.
— А вот мои гвардейцы — не очень, — признался Марцелл. — Их обязанность — защищать цезаря, а не воевать с гражданами Рима. Они встанут на пути у тех, кто попытается проникнуть во дворец или будет угрожать тебе лично, цезарь, но их нельзя посылать против безоружных горожан.
— Да мы и без тебя обойдёмся! — усмехнулся Мундус. — Твои люди нам только мешали бы.
— Да, мы бы не хотели, чтобы они запачкали свою нарядную форму, — серьёзно поддакнул Велизарий и повернулся к императору. — Что ж, цезарь, если ты разрешишь, мы отправимся немедленно.
Выкрикивая имя Проба, толпа хлынула с Ипподрома; люди направились к дому сенатора. Однако эта птичка уже улетела — Проб был хорошо осведомлён о судьбе неудачливых узурпаторов. Найдя дом пустым, с заколоченными окнами и дверями, разочарованная толпа подожгла его и направилась в сторону дворца. Гнев владел людьми. На площади перед дворцом их встретили германские наёмники Велизария и Мундуса — и пролилась кровь. Жёсткий отпор смутил бунтарей, они были уже готовы обратиться в бегство, когда ситуация неожиданно изменилась.
Пытаясь спасти жизни людей — вполне похвальное стремление, — группа священников и монахов с крестами, святыми мощами и молитвенниками попыталась успокоить толпу и уговорить горожан разойтись по домам. В результате началась драка, в которой пострадали и сами священнослужители, и святыни. Святые мощи ничего не значили для германцев-ариан — и были безжалостно растоптаны. Подобное святотатство воспламенило ярость толпы: упавший было дух воспрянул — и люди начали сражаться с удвоенной силой, к бунтовщикам примкнули даже те, кто до сей поры лишь наблюдал за событиями, опасаясь вступать в драку. Наёмники теснили бунтовщиков, и те отступили, однако довольно организованно — людское море растеклось ручейками и реками по улицам Четвёртого и Пятого районов. Гнев людей не остыл, и теперь возмущение распространялось, как лесной пожар: с германцами сражались целыми семьями. Женщины бросали черепицу с крыш и всё, что попадалось под руку, на головы наёмников лили кипяток и нечистоты. В лабиринте узких улочек германцы потеряли своё тактическое преимущество — ситуацией они владели лишь на открытом пространстве, вроде площади Аугустеум, теперь же инициатива полностью перешла к горожанам. Ситуация становилась безнадёжной; признавая это, Велизарий и Мундус командовали своим людям отход и вернулись во дворец.
