— Я даже не знала, что это может быть так прекрасно! — прошептала Феодора, с обожанием глядя в лицо Македонии. — Теперь я хочу попробовать доставить такое же удовольствие тебе. Я буду осторожно... хотя, возможно, я ничего и не смогу. Ты сама видишь, что у меня совсем нет опыта.
О чём беспокоиться ученику, у которого хороший учитель? — лукаво улыбнулась Македония, томно раскидываясь на ложе в предвкушении чувственных утех.
В краткий список имён своих немногочисленных друзей — Ирена, Тимофей, Северий — Феодора могла добавить отныне ещё одно: имя Македонии. Оно было связано с тем новым, что появилось в жизни Феодоры и называлось — страсть. Несколько следующих недель прошли в восхитительном безделье — они вели долгие, задушевные беседы, иногда длившиеся до глубокой ночи. На столе сменялись изысканные блюда, рекой лилось самое лучшее вино, а днём они совершали прогулки по великолепной Антиохии — с её широкими улицами, величественным цирком, театрами, банями и храмами[26]. И все их дни и ночи были полны нежной и чувственной любви.
В минуты откровенности Македония рассказала Феодоре о своём недолгом браке: она была замужем за преуспевающим купцом, которого вскоре после свадьбы сразила лихорадка.
— Матфей был добрым и сердечным человеком. Он увидел меня во время выступления — и влюбился. Мне трудно было отказаться от его предложения, ведь он предложил мне безопасность, истинную любовь и роскошную жизнь — это ли не предел мечтаний для простой танцовщицы, девушки из бедной семьи? Я по-настоящему любила его. Нет, конечно же себя я любила больше — и всё же его смерть оставила меня с разрушительным чувством горечи и опустошённости. Он завещал мне свою торговую Империю, и, скажу без ложной скромности, у меня всё получается не хуже, чем получалось у него. Жизнь научила меня не брезговать малым — так из медных грошей рано или поздно складывается золотая монета.
— Тебе повезло, ты поймала свою удачу! — грустно усмехнулась Феодора. — Я начинала почти так же, как ты, только вот вместо благородного Матфея мне попался законченный ублюдок.
И она рассказала Македонии свою историю с Гекеболом.
Однако ничто не длится вечно. Дни становились всё короче, напоминая об осенних штормах, которые сделают невозможным путешествие морем. Феодора понимала, что её идиллия окончена.
— Ты не должна уезжать! — умоляла её Македония. — Мы могли бы быть вместе не только в любви, но и в делах!
— Дорогая, я обещаю, мы встретимся. Но сейчас я должна попытаться построить собственную жизнь.
Обливаясь слезами и обмениваясь бесконечными поцелуями, они наконец расстались. Феодора отплыла в Селевкию на судне, идущем к проливу Золотой Рог. Среди её вещей хранился подарок от Македонии — письмо с подробнейшим планом того, как организовать своё собственное прядильное дело. Кроме того, Феодора везла с собой несколько писем[27], среди которых было одно, на имя некоего Петра Савватия, молодого патриция и консула по прозвищу Прославленный...
Варвары знают... нашу мощь в войне.
Юстиниан. Институты
Глядя через костёр на своего друга Петра — «Юстиниана!», поправил он сам себя, поскольку новое имя было даровано Петру Савватию в январе как одному из консулов прошедшего года[28], — Валериан почувствовал укол беспокойства. Вот они здесь, в дебрях Эфиопии, за две тысячи миль от Константинополя возглавляют опасную миссию, успех которой никто не может гарантировать... И тем не менее Пётр — «Юстиниан!», снова поправил он себя — ведёт себя так беззаботно, словно никакой опасности вовсе не существует на свете.
За пределами освещённого костром круга, в эфиопской непроглядной ночи мерцали тысячи огоньков других походных костров — римский экспедиционный корпус отдыхал, а вместе с ними — и африканские проводники. Возможно, Валериан зря осторожничает. До сих пор, надо признать, экспедиция проходила без сучка и задоринки. Приплыв от Золотого Рога три месяца назад, корпус — в основном кавалеристы Восточной армии — высадился в Пелусии, в дельте Нила.
Оттуда они коротким маршем прошли в Арсиною, расположенную на берегу Sinus Arabicus
