В поезде им досталось отдельное купе. Папа забросил чемоданы на самую верхотуру, облегчённо вздохнул:
— Всё, азиаты, теперь не летим, а едем.
Юрка глядел на папу — высокого, сильного — и улыбался. Ему нравилось, когда папа говорил вот так — «азиаты». Оле всё равно, она ещё мало смыслит, а ему, Юрке, известно, что означает это слово. В их семье только папа — европеец. Его родина — Белоруссия. Мама жила в Сибири, в городе с названием — Камень-на-Оби. Он, Юрка, тоже родился в этом городе. Оля родилась на Дальнем Востоке, там, где папа служил потом. Вот и получается: папа — европеец, а они, все трое — мама, он, Юрка, и Оля — азиаты.
Папа снял ремень, расстегнул ворот гимнастёрки, присел рядом с мамой, прижав её голову к своей груди:
— Намучилась?
— Переживём.
— Ох уж мне эти женщины,— усаживая Олю на колени, сказал папа. На губах его блуждала улыбка.— Горе мне с вами.
Юрка этим словам не верил.
— Телеграмму дал?— спросила мама.
— Срочную. Проезжать там будем часов в пять утра. Слышишь, сын? К поезду выйдут встречать нас дедушка, бабушка и тётя Катя. Поезд на этой станции не останавливается. Просто увидим их в окно. Так что — будь готов.
Юрка долго не мог сомкнуть глаз. Вертел головой на тощей, как блин, подушке, глядел, отдёрнув занавеску, в окно. За окном была ночь, а в ней огни, огни, будто кто-то специально расставил на полях зажжённые свечи. .Жёстко постукивали на рельсах колёса, вагон покачивало. Оля спала, разметавшись на постели, мама и папа тоже спали. Юрка закрыл глаза и вскоре увидел дядю Мишу — человека со шрамом. Сдвинув брови, он грозил Юрке пальцем: «Зачем ты разболтал военную тайну?» Потом провёл рукой по лицу и снова погрозил: «Медведя-то береги! Береги, бе-ре-ги, за-а-нятная штука!..»
Проснулся от того, что ступням стало щекотно. Он не мог понять, почему щекотно, пока не услыхал голоса папы:
— Юра, вставай!
— Юла, вставай!— тотчас прозвенел Олин голосок откуда-то снизу, тут же вмешалась в разговор мама:
— Наивные люди. Отнеси его, отец, под кран, сполосни холодненькой, сразу проснётся.
— Не надо под кран,— сказал Юрка,— я уже...
Выпутался из простыни, протёр глаза. Папа стоял у двери — чисто выбритый, с влажно поблёскивающими волосами,— чистил капроновым ёршиком электрическую бритву. Мама пришивала завязку к Олиной шапочке. Оля,— умытая, причёсанная, наряженная в новое розовое платьице,— сидела на нижней полке, болтала ногами и хвасталась, задрав голову, захлебываясь:
— Ага, Юла, а меня будут в окошко показывать, вот!
— Ну и ничего особенного, подумаешь...— сказал Юрка.
— Ну и ничего особенного, подумаешь...— слово в слово повторила сестрёнка.
Юрка поглядел на неё с серьёзным видом взрослого человека, покрутил пальцем у своего лба и покачал головой:
— Попугайчик ты, Оля.
Девочка тоже покрутила пальцем у своего лба, покивала головой и опять слово в слово повторила сказанное Юркой:
— Попугайчик ты, Оля.
Юрке ничего не оставалось, как засмеяться и показать Оле язык. Он и сделал это. Оля немедленно заревела, а папа сказал строго:
— Ну, это ты зря, Юрий. Стыдно! Ты — взрослый человек, ума у тебя побольше, надо понимать.
— Надо понимать,— добавила Оля.
Теперь и папа с мамой улыбнулись. Юрка, не сдержавшись, захохотал. Папа легонько шлёпнул его ладонью по спине:
— Марш умываться!
Когда Юрка вернулся, мама, успев нарядиться в новое платье, причёсывалась перед зеркалом в двери. Папа глядел в окно. На его мундире, туго затянутом ремнём и портупеей, вместо колодочек сияли орден и все пять медалей. Орденом папу наградили недавно, за то, что его дивизион оказался лучшим в округе.
— Маша, подъезжаем!— с радостной тревогой сказал папа.
Мимо проплыли приземистые кирпичные постройки, поезд замедлил ход. Папа рванул окно книзу, выглянул вперёд по ходу поезда и тут же крикнул под громкий стук колёс:
— Оля, ко мне! Быстренько!
Юрка замешкался. Оля, мама и папа заняли всё окно. Только в последнюю минуту ему удалось как-то протиснуться между ними, увидел тётю Катю — папину сестру, она смеялась, кричала что-то — что, разобрать было невозможно. Потом одним глазом заметил дедушку и бабушку. Дедушка махал рукой и кивал головой, бабушка стояла, расставив руки, будто собиралась обнять сразу всех, улыбалась и плакала.
