То, что Грибоедов называет лечением, Чаадаев считает болезнью. Поэтому оказывается, что Грибоедов тоже болен.
Вся сцена построена на том, что Грибоедов считает безумцем Чаадаева, а Чаадаев Грибоедова. А дальше выясняется, что «все больны». Болезнь Грибоедова — болезнь века: «Все больны… Европа… Она тоже наподобие вас, не находит сама себя». Войны, победы, завоевания, мир — тоже болезнь, безумие, агорафобия.
Потом Чаадаев опоминается от безумия мнительности, но тотчас же начинается безумие оторванности от людей и от времени.
«— Все это глупости, любезный Грибоедов, я вас мучаю такими мизерами, что, право, смешно и глупо. Вы откуда и куда?
— Я? — удивился слегка Грибоедов. — Я из Персии и везу в Петербург Туркменчайский мир.
— Какой это мир? — легко спросил Чаадаев.
— Мир? Но Туркменчайский же. Неужели вы о нем не слыхали?
— Нет, я ведь никого не принимаю, только abbe Барраль ко мне заходит. Газет я не читаю.
— Вы, чего доброго, не знаете, пожалуй, что у нас война с Персией? — спросил чем-то довольный Грибоедов.
— Но ведь у нас, кажется, война с Турцией, — сказал равнодушно Чаадаев.
Грибоедов посмотрел на него серьезно:
— Это начинается с Турцией, а была с Персией, Петр Яковлевич.
— Бог с ним, с этим миром, — сказал надменно Чаадаев…»
Чаадаев выпал из времени, и о нем сказано нечто настораживающее: «Новая Басманная с флигелями отложилась, отпала от России». Это настораживает, потому что очень похоже на фразу о Ермолове: «Показалось, что он хочет отложиться, отпасть от империи…» (курсив в обоих случаях мой. — А.Б.). Но о Ермолове так думают люди, раздавившие восстание, а о Чаадаеве — Грибоедов.
И постепенно «сумасшедший» (по мнению Грибоедова) Чаадаев начинает теснить «сумасшедшего» (как думает Чаадаев) Грибоедова. И Грибоедов оправдывается: «Положим, однако, что я еще не совсем с ума сошел… различаю людей и предметы, между которыми движусь».
А после этого сказано: «Все больны».
В конце сцены Чаадаев, услышав о грибоедовском проекте, вдруг неожиданно говорит: «Мой друг, мой дорогой друг… когда я вижу, как вы, поэт, один из умов, которые я еще ценю здесь, вы не творите более, но погружаетесь в дрязги, мне хочется сказать вам: зачем вы стоите на моем пути, зачем вы мешаете мне идти». Сумасшедший, ничего не знавший о Грибоедове, о войне, о мире, выпавший из жизни человек разгадал главное: поэт перестал творить и погрузился в дрязги.
Таков путь, пройденный Грибоедовым и Чаадаевым от «Кюхли» до «Смерти Вазир-Мухтара». Чаадаев в «Смерти Вазир-Мухтара» подается через Грибоедова, и Грибоедов поддерживает официальную версию сумасшествия Чаадаева. И даже опережает ее на восемь лет.
Вот что осталось после поражения восстания: безумный философ.
Пробужденный декабристами Герцен подменен уснувшим Чаадаевым.
Герцен подменен Чаадаевым, толкованным тенденциозно и неправильно, Чаадаевым-безумцем.
Это, конечно, ошибка, раздраженное преувеличение. Но происхождение ее объясняет многое: Тынянов был твердо убежден в том, что гибель декабризма сыграла в русской истории роковую и непоправимую роль.
Разгром восстания был не только одним из многих тяжелых событий русской истории.
Гибель декабризма сыграла роковую и непоправимую роль в истории русской государственности, социальных движений, общественной мысли XIX и начала XX веков. Легкость расправы с декабризмом утвердила уверенность власти в позволительности любых способов подавлять сопротивление, уничтожать инакомыслие, убедило неустойчивую часть общества в позволительности обращаться с ним самым отвратительным, презренным и бесчеловечным образом. И только демократические и революционные движения 60-х годов и 1905 года серьезно колебали эту убежденность.
Поэт, переставший творить, за пять лет до этого написал «Горе от ума», и в первом романе об этом рассказано подробно.
Пять лет бродит человек по России, Персии, Кавказу и появляется во втором романе, чтобы погрузиться в дрязги.
Жизнь постарела на пять лет.
Она состарила Ермолова, состарила Чаадаева, умудрила житейским опытом постаревшего Пушкина, и «знаменитый человек, автор знаменитой комедии, восходящий дипломат» Грибоедов стал старым.
