Юрий Тынянов - страница 93
В «Смерти Вазир-Мухтара» Тынянов написал такого Грибоедова, которого впоследствии подтвердили различные документы, в том числе и найденный в Центральном государственном историческом архиве Грузии.
Из всех действующих лиц, общих для обоих романов, наиболее решительное превращение претерпевает Чаадаев.
Единственный человек в «Смерти Вазир-Мухтара», который считает, что конец декабризма (или правильнее — наступившая реакция) — это еще не конец надеждам, и который верит в новое восстание, который «слышит», что «сейчас Европа накануне скачка… что в Париже рука уже вынула камень из мостовой» (это сказано за два года до революции 1830 года), — Чаадаев изображен Тыняновым как безумец.
Слово «сумасшедший» (или видоизменения этого слова) в короткой сцене (семь страниц) [129] употреблено четыре раза. Кроме того, сказано о «гипохондрии», «рюматизмах в голове» и «агорафобии». Все, что делает и говорит в этой сцене Чаадаев, — безумие.
Для Грибоедова, плохо принятого и раздраженного, мнение о Чаадаеве как о сумасшедшем не случайная фантазия дурного расположения духа: человек, который молил: «Хоть у китайцев бы нам несколько занять Премудрого у них незнанья иноземцев», не может по-другому относиться к человеку, который хвалит англичан и вызывает своего лакея, чтобы продемонстрировать «недвижность, неопределенность… неуверенность и — холод… русского народного лица». Патриот, да еще переживший поражение революции (а поражение или исчерпанность революции всегда вызывает бешенство патриотизма), Грибоедов осуждает Чаадаева.
Но почему же Тынянов, которому все это должно было быть и было отвратительно, как будто поддерживает Грибоедова? Более того, для оправдания Грибоедова он усиливает те черты Чаадаева, которые будут использованы в 1836 году для того, чтобы скомпрометировать «Философическое письмо» и, объявив его автора сумасшедшим, нейтрализовать огромное общественное воздействие удивительного произведения. Тынянов как бы подтверждает официальную версию сумасшествия Чаадаева. Официальная версия дана через официальное лицо — коллежского советника Грибоедова, едущего в Петербург по службе. Читатель, с трудом вспоминающий Чаадаева человеком, который «в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес», достаточно наслышан о «Философическом письме» и скандальной расправе с его автором. Поэтому Тынянов восьмилетний разрыв между грибоедовским приездом в Москву и публикацией письма как бы снимает и усиливает в Чаадаеве черты, которые потом будут выставлены для всеобщего обозрения как основание для дикого и бесстыдного даже в самодержавной России вердикта.
Но Тынянов снимает и то, что потом станет одним из самых знаменитых примеров расправы самовластия с политической оппозицией.
Чаадаев осуждается настолько недвусмысленно, что оказывается еще более неправым, чем Грибоедов.
Спор Грибоедова с Чаадаевым был старый, известный; он вышел за пределы частной размолвки, и многие высказали свое мнение на этот счет. Весьма определенного взгляда держался и Пушкин.
Плеск славы «Горя от ума» в конце 1823 года Пушкин услышал в Одессе.
В связи с этим он пишет Вяземскому в Петербург:
«Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чедаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны»[130].
О «теперешних обстоятельствах», комментируя это письмо, Б. Л. Модзалевский говорит следующее:
«…В Чацком современники находили черты сходства с П. Я. Чаадаевым… который в феврале 1821 г., после восстания Семеновского полка, вынужден был, вследствие различных сплетен, выйти в отставку, после чего, весною 1821 г., уехал в заграничное путешествие, продолжавшееся несколько лет»[131].
Прошло семь лет; автор и человек, похожий на Чацкого, встретились.
Они могли быть недовольны друг другом. При этом можно предположить, что больше должен быть недоволен Чаадаев.
Но случилось так, что больше был недоволен Грибоедов.
Чаадаев же не изменил высокого мнения о Грибоедове. Он говорит: «…вы, поэт, один из умов, которые я еще ценю здесь…» Вероятно, Чаадаев понимал разницу между великим произведением и уколом, нанесенным его самолюбию.
