Под гнетом роковой власти погибала и с неистощимой силой цвела великая национальная культура.
Давление роковой власти раньше всего испытывает национальная культура, и спасти ее от уничтожения может только высокая сила сопротивления.
Поэтому и в реакционные эпохи могут появиться стихи Катулла, «Освобожденный Иерусалим», «Мертвые души».
Разные люди с большей или меньшей силой сопротивления выдерживают или не выдерживают роковой гнет, и великая национальная культура может выдержать длительное и жестокое давление.
Великая национальная культура была в состоянии выстоять, выдержать гнет роковой власти николаевского самодержавия.
Но сопротивления даже великих национальных культур имеют предел, и история знает случаи, когда нарушение этого предела кончалось непоправимой катастрофой.
В годы после поражения восстания, когда каждое слово сомнения в правильности того, что делалось, попадало в папки III отделения, а человек, произнесший это слово, попадал в Сибирь, цвела и тучнела измена.
Извиваясь, ползет по роману измена.
Об измене Ю. Н. Тынянов пишет много, обстоятельно, с эрудицией и привлечением цитат из авторитетных источников.
«Уже столетие назад слово «измена» казалось взятым из оды или далекого предания. Уже столетие назад заменил Мицкевич «изменника» — «ренегатом».
Перешедший границу государства изменял не государству…
«Измена» стало словом военным и применялось только в том случае, если человек изменял один раз — двукратная измена уже переходила в разряд дел дипломатических.
Самсон-Хан, выдачи которого добивался Александр Сергеевич, друг Фаддея, был изменником не потому…
Фаддей, верный и любимый друг Александра Сергеевича, русский офицер, передался французам, сражался против русских войск в 1812 году, попал в плен к своим и стал русским литератором…
И все же нет слова более страшного, чем измена. Государства оскорблены ею, как человек, которому изменила любовница и которого предал друг.
В проклятую ночь написаны стихи:
Я слышу вновь друзей предательский привет…
Вероятно, Пушкин был ближе всего к смерти именно в эту ночь».
Скованность, духота, регламентация, вмешательство государства в частную жизнь, цензура, иерархия, субординация, бюрократия николаевского режима создали атмосферу, в которой внешняя, подчеркнутая вещественность бытия прикрывала внутреннюю нереальность, призрачность и фантастичность. И когда человек делает что-то, что разрушает эту скованность, он изменяет привычную форму бытия, он изменяет привычным формам бытия, он превращается в изменника для тех, кто оберегает эту привычную форму бытия.
Поэтому мятежник — это всегда изменник для тех, против кого он поднимает мятеж.
Щелочью разъела время измена. И это была не добровольная, веселая измена за деньги, из-за карт, шампанского и женщин, измена маркизов эпохи регентства, а фатальная измена, которая не только разъедает время, но которую ждет и требует время.
«Тогда стали рыться в разговорах и нумеровать шепоты». И какие-то шепоты донесли, что Ермолов хочет отложиться от империи, создать свою империю, изменить.
Ермолову изменяет Грибоедов. Он «был питомец старика. Питомец не сморгнул глазом, когда полководца уволили, остался при месте, а потом вознесся».
Где бы ни появился Грибоедов, он все время с изменниками.
Казацкая жена Маша изменяет мужу с Грибоедовым, а Грибоедову с его камердинером и молочным братом Сашкой.
У руководителя русской иностранной политики Нессельрода «терялась граница между дипломатическим дамским письмом и изменничьим шифром».
Персия наводнена изменниками — англичанами, французами, русскими. «Когда Аббас-Мирза ввел петровские реформы… случайно при нем оказались: майор британской службы Монтис, капитан Харт, ставший начальником всей пехоты, британский лейтенант Ши, высланный после 14 декабря из Петербурга (по неисследованным причинам), и лейтенант Джордж Виллок, брат старого посла в Персии… Франция была представлена теперь только артиллеристом Бернарди, унтер-офицером, ставшим офицером во время Ста дней, а потом бежавшим из Франции, да бродягой Семино.
Россия — Самсоном.
Из всех них только англичане служили своей родине».
