Страшко, как дубинкой, опять замахнулся своим половецким луком. Рыжий горшечник Михаила, забыв, что он стал холопом, тоже выхватил из кустов дубьё. Вслед за ним и Ермилка вытянул из валежника хлёсткий прут. Даже старый, благообразный Демьян метнул со спины котомку, и в ней загремело что-то, будто ударился нож о нож…
Видя, что дядька Страшко пошёл напролом, Мирошка вдруг по-разбойничьи свистнул.
- Ух, повстречали татя! - крикнул он звонко и кинулся на Сыча.
Тот отскочил к Якуну, а от Якуна за куст. Якун испуганно завопил, прикрывая жирный живот руками:
- Чур меня… бес глазастый!
- Вот ахну тебя по лбу, - свирепо вскричал Мирошка, - тогда зачураешься, тать полночный!
И вдруг, изловчившись, сильно ткнул Якуна головой в живот.
Сыч в страхе бросился бежать по тропинке на холм. Федот помчался за ним. А за Федотом - рябой Конашка Дементьев.
Полусветье и два других мужика растерянно забормотали:
- Ух, что вы, робяты, право? Чай, мы толкали вас не по воле!
- Мы княжьи, а не Якуиьи. Живём мы вон тута…
- Гляди, ин, изба у часовни, так то моя там изба.
- А там вон - изба Ивашки, сего в овчине… Чего вам на нас яриться?
Мирошка в запале всё же толкнул в плечо и одноглазого Полусветье. Потом наскочил на другого, в худых лаптишках, а кстати и на того, которого звали Ивашкой, - на мужичонку в драной овчине. Когда те в страхе попятились и наскакивать стало не на кого, парень остановился и с любопытством - похвалит иль нет? - взглянул на Любаву.
Белолицая, крутобровая, с большими глазами, Любава и в старых лохмотьях не потеряла своей красы. Глядя на парня молча, она как будто взглядом ласково говорила:
«Ох, смел ты, Мирошка… Соколу ты подобен!»
Мирошка от радости засмеялся.
- Ну, что же, - сказал он бойко. - Теперь у нас воля. Куда пойдём-то, дядя Страшко?
Демьян, опустив котомку на землю, ответил за кузнеца:
- Нет силы в сей день идти. Кабы можно поспать в избе… Как мыслишь об том, Страшко?
- А что же тут мыслить? - Страшко сердито сказал Полусветью и двум другим мужикам: - Вы тоже, чай, люди, возьмите же в избы детей да баб!
Те почесали затылки и промолчали. Тогда Страшко погрозил им луком, добавил:
- Идите-ка, бабы, в те избы сами… Мужик в лаптишках помялся:
- Уж больно кучно в моей избе. И чада у нас, и бабы…
- Не токмо чада. И старых в углах немало! - вставил Ивашка, одетый в изодранную овчину. - А избы у нас негожи: княжий тивун Федот не даёт нам время на избы. В холодных ютимся.
- Вот эта изба пуста! - сказал, схитрив, Полусветье и указал на большую избу с окном из бычьего пузыря, стоявшую у тропы на широком взгорье. - Тепло в той избе, просторно…
- Чай, это изба-то княжья! - с упрёком поправил его Ивашка. - Чего над людьми смеёшься? Для них, людей, такая, чай, не подходит…
- Ништо! - решительно заявил Страшко и снова вдруг рассердился: - Куда теперь нам идти? И верно, осталось одно: в разбой! Не можем мы больше терпеть такое! Идите же, бабы, вон в ту избу. Да не страшись ты лиха, седая! - нарочно громче прикрикнул он на худую старуху, пугливо глядевшую туда, где скрылись Сыч и другие. - В ответе за вас буду я. Иди же, не вой! - добавил Страшко и ласково подтолкнул старуху.
Плача от голода и испуга, бабы, дети и старые люди пошли в большую княжескую избу.
Были на сем месте по Москве-реке
сёла красные, хорошие боярина
Кучки Степана Ивановича…
Повесть о начале Москвы
Сыч торопливо шёл за Якуном торной конской дорогой: здесь был путь от посёлка к московской усадьбе боярина Кучки.
Дорога бежала кустами и лесом возле Москвы-реки, потом повернула влево: там, за плотным смешанным лесом, лежало Кучково поле, а справа от поля, где нынче место Чистых Прудов, тоже в частом лесу, стояла усадьба Кучки - большой пятистенный дом.
Туда и спешил Якун, а вслед за Якуном - Сыч: надо было позвать боярских людей на расправу с бежанами, да и боярину следует знать, что нынче опять немало бежан прибрело в посёлок.
Тучный Якун тяжело сопел, продираясь лесом. Там снег был погуще, но всё же не скрыл травы. Управитель изредка сплёвывал кровь из разбитого рта и ворчал на Сыча, что тот побоялся «лохматого беса» с луком да тощего парня с палкой.
