Боярин сердито сошёл с крыльца. Махнув рукой стремянному, чтобы тот подавал коня, всё так же строго добавил:
- Мне тоже тут, на Москве-реке, бежане больно нужны: чай, некем ни землю драть, ни зверя добыть, ни стадо вскормить! Тут чернь мне нужна без счёта! А ты от черни бежишь… Федоту её оставил. Тот князю её передаст. А я тем часом опять останусь без всякой корысти! Ох, стар ты, Якун, а вижу, что - недоумок. Пока я в Суздале жил, ума в тебе не прибыло!
Боярин с трудом залез на коня и выехал за ворота.
Якун и Сыч без шапок заторопились за ним.
У выезда в поле боярин вдруг обернулся: ему показалось, что ниже к берегу - шум… Он придержал коня и раздражённо спросил Якуна:
- Чего со мной только ты да холоп? Сам болтал, что бежан там больно уж много…
Якун закрутился перед конём.
- Помилуй меня, господин мой добрый. Иных нынче нет в усадьбе…
- А где?
- Да так…
Якун уклончиво пояснил:
- В поход их послал недавно. Какие-то воры, сказывают, за Длинным Коленом реки вечор появились.
- У-у, довбня! - буркнул боярин, сердито стегнул коня сыромятной плетью, и конь рванулся вперёд, к посёлку.
Якун побежал у стремени, непрестанно кланяясь и бормоча:
- Послал я нашу дружину на то Колено… Велел ватажку там изловить, дабы тихо у нас тут было…
- Гляди! - недовольно сказал боярин. - Коль сам тут зря набедуешь и князь узнает - я отступлюсь: беда и тебя не минет!
Он снова хлестнул коня, и Якун отстал.
Оплывший жиром, грузный, одетый тепло, Якун едва успевал бежать за конём. Глаза его пучились, как у рыбы, попавшей на берег, в носу свистело. Из-под нестриженых, грязных волос на шею и на багровые щёки всё гуще катился пот. Но он продолжал бежать, боясь боярского гнева, и Сыч со злорадством видел, как жирный Якун всё чаще хватает раскрытым ртом сухой зимний воздух, как лицо его багровеет, а от подбитого мехом кафтана всё гуще исходит пар…
«За поле выбежим, - спокойно подумал Сыч, - Якун повалится наземь мёртвый. Не мне ли тогда судьба богатством боярским править? А ну-ка, опережу да боярину покажусь…»
Он обогнал Якуна, легко сравнялся с конём и побежал на виду господина у стремени, как собака.
Левее Неглинки, в лесу, боярин вдруг задержался. Конь зло запрядал ушами и захрапел.
- Замкнись! - сердито крикнул боярин Якуну, дышавшему с тяжкой силой.
Якун посинел, придержав дыхание.
«Как видно, кончаюсь!» - решил он в страхе и, не сдержавшись, выдохнул воздух так, что конь заплясал на месте и покосился на управителя чёрным, свирепым глазом.
От резкого звона крови, от дрожи в ногах и в утробе, от страха Якун ничего не слышал. Но остальные услышали ясно: странный, широкий шум катился к ним от реки и посёлка.
Спокойное ухо уловило бы звон металла, конское ржанье, топот, людскую речь. Но боярин с холопами ждали иного. Поэтому им показалось, что это - шум пожара и драки.
- Видать, там Федота жгут! - с трудом прохрипел Якун. - Ох, тати…
Лицо боярина жарко побагровело: Кучка был строг и смел. Он не боялся бежан и черни. Он не боялся и князя, не только черни. Он не боялся и церкви, не только князя. Чего же боярину Кучке бояться бежан?
- Руки им обломаю! - сказал он глухо. - Зачинщиков там же своей рукой живота лишу!..
Подстёгнутый плетью карий помчался внамёт, оставив сзади не только Якуна, но и Сыча. Он вынес боярина из Неглинской низины влево, потом кустарником - на посёлок. С громким, призывным ржаньем конь выскочил на бугор и словно вкопанный встал: под холмом, покрывая поляны, берег реки и задворки посёлка, двигалось войско. Оно гудело, сверкало, перемещалось, вдруг выделяло летучие точки, снова объединялось, будто его тугое движение имело незримый центр. И действительно: центром этим, его головой и силой, была изба, от которой недавно бежали в страхе Якун и Сыч.
Боярин узнал знакомый возок, а рядом с возком - гнедого княжеского коня, щиты и шлемы дружины.
«А-а, князь! - подумал боярин. - Должно, что низом реки прошёл».
Густые брови его сошлись в тревожной досаде. Дождавшись Сыча, подбежавшего первым, Кучка велел:
- Немедля беги назад. Скажи боярыне, что велю к приёму князя дом приготовить… Спеши, холоп! - вскричал он нетерпеливо.
