Когда я зашел к нему снова через четыре-пять месяцев, Марджи уже не было.
- Она уже давно отвалила, - сказал Харрис. - Выпей пива.
- Что произошло?
- Ну, когда я вернулся из Нового Орлеана, то написал несколько рассказов. Пока я был на работе, ей понравилось шарить у меня в столе. Она прочитала пару рассказов и обиделась.
- А о чем они были?
- О, она прочла что-то по поводу того, как я скакал по постелям некоторых женщин в Новом Орлеане.
- Рассказы были правдивы?
- Как у тебя с Безумной Мухой? - спросил он.
Ребенок родился - девочка, Наоми Луиза Харрис. Они с матерью жили в Санта-Монике, и Харрис раз в неделю ездил с ними повидаться. Он платил алименты и продолжал попивать свое пиво. Потом я узнал, что он ведет еженедельную колонку в подпольной газетке Лос-Анжелесская Линия Жизни. Свои колонки он называл Наброски Первоклассного Маньяка. Проза у него была такой же, как и поэзия - недисциплинированная, антиобщественная и ленивая.
Харрис отрастил себе козлиную бороденку и отпустил волосы. Когда я увидел его в следующий раз, он жил с 35-летней девахой по имени Сьюзан, хорошенькой и рыжей.
Сьюзан работала в магазине художественных принадлежностей, писала сама и сносно играла на гитаре. А также время от времени пила пиво с Рэндаллом - а это уже кое-что по сравнению с Марджи. Двор казался чище. Когда Харрис прикончил бутылку, то швырнул ее не на пол, а бумажный кулек. Хотя он по-прежнему оставался мерзким пьянчугой.
- Пишу роман, - сообщил он мне, - и периодически мне устраивают литературные вечера в ближайших университетах. Еще одно чтение на подходе в Мичигане, и еще одно - в Нью-Мексико. Довольно хорошие предложения. Мне не нравится читать, но читаю я хорошо. Я им шоу устраиваю и даю кое-что из хорошей поэзии.
К тому же, Харрис начал рисовать. Маслом писал он не шибко. Он писал, как наклюкавшийся водки пятилетний ребенок, но умудрился-таки продать одно-два произведения за 40 или 50 долларов. Рассказал, что подумывает бросить работу. И бросил три недели спустя, чтобы поехать на чтения в Мичиган. Отпуск свой он уже израсходовал на поездку в Новый Орлеан.
Помню, как-то раз он мне поклялся:
- Никогда не буду читать перед этими блядскими пиявками, Чинаски. Так и сойду в могилу, не проведя ни одного вечера. Это все от тщеславия, от продажности. - Я не стал напоминать ему о том заявлении.
Его роман Смерть В Жизни Всех Глаз На Земле выпустило маленькое, но престижное издательство, платившее стандартные гонорары. Обзоры критики были хороши, даже тот, что напечатало Нью-Йоркское Книжное Обозрение. Но он по-прежнему был мерзким пьянчугой и множество раз ссорился со Сьюзан по поводу своего пьянства.
Наконец, после одного кошмарного запоя, когда он бесился, матерился и орал всю ночь, Сьюзан его бросила. Я увидел Рэндалла через несколько дней после ее ухода.
Харрис странно притих, почти не сволочился.
- Я любил ее, Чинаски, - сказал он мне. - Не переживу я этого, малыш.
- Переживешь, Рэндалл. Вот увидишь. Еще как переживешь. Человек гораздо более выносливая тварь, чем ты думаешь.
- Блядь, - ответил он. - Твоими бы устами. У меня вот такенная дыра в брюхе.
Много хороших мужиков оказалось под мостом из-за бабы. А они этого не чувствуют так, как мы.
- Чувствуют. Она просто с твоими запоями справиться не могла.
- Еб твою мать, чувак, да я почти все свое под газом пишу.
- Это что, тайна?
- Да, блядь. Когда я трезвый, я - всего-навсего экспедитор, да и то не очень хороший...
Я ушел тогда от него, а он все нависал над своим пивом.
Три месяца спустя я снова его навестил. Харрис все так же жил в своем переднем дворе. Он представил меня Сандре, приятной блондиночке 27 лет. Ее отец работал судьей Верховного Суда, а она доучивалась в Университете Южной Калифорнии.
Помимо того, что она была хорошо оформлена, в ней присутствовала та клевая изощренность, которой недоставало остальным бабам Рэндалла. Они распивали бутылку хорошего итальянского вина.
Козлиная бороденка Рэндалла превратилась в настоящую бороду, а волосы стали еще длиннее. Одежда на нем была новая, последних фасонов. На ногах туфли за 40 долларов, новые часы, а лицо, кажется, похудело, ногти чистые... хотя нос по-прежнему краснел, когда он пил вино.
