— Потому, что это единственный способ распространить плоды великой цивилизации на весь остальной мир.
— Неужели это достаточная причина?
— Но разве солдат может себе позволить размышлять о целесообразности своего ремесла? Решение о начале войны принимает царь. Мы же, полководцы, можем лишь повлиять на ее исход. Моя миссия проста: как можно меньшей кровью добиться поставленной цели, как можно больше завоевать и способствовать тому, чтобы высшая цивилизация воссияла в полном блеске.
— Но твой царь провозгласил себя богом. Разве это не безумие? Неужели так необходимо отнимать у народов, которые вы завоевываете, их религию?
После некоторого молчания он ответил:
— Это неумно, и в этом нет необходимости. Я отправил царю Навуходоносору три послания с просьбой отказаться от разрушения храмов и статуй, почитаемых другими народами. К сожалению, я получил ответы, полные такой ярости, что я опасаюсь, как бы по завершении этого похода…
Я попросила его высказать свою мысль до конца:
— Так чего же ты опасаешься?
— Я боюсь, что по завершении этого, последнего похода я перестану быть нужным своему царю… Вернее, я начну представлять для него опасность. Легенды обо мне становятся громче славы самого Навуходоносора. Солдаты любят меня. Они знают, что я их щажу и дорожу жизнью каждого воина. Между тем, царь не принимал участия ни в одной битве. Его называют трусом. Главный его порок — тщеславие. Ему нравится разыгрывать роль бога, а ведь это вызывает гнев настоящих богов. И последний день его жизни принесет ему неминуемый позор. Он умрет, и все узнают, что он — не бог, а всего лишь обычный смертный.
Я вдруг осознала, что Олоферн, как и я, загнан в западню, из которой нет выхода.
Он — мой враг, но он тоже вынужден исполнять чужую волю, играть роль, предназначенную ему другими людьми.
И вот теперь нам с ним предстояло сыграть эпилог, завершение пройденного пути, предначертанного судьбой.
Но тут Олоферн хлопнул в ладоши, и рабы покинули шатер. Мы с ним остались вдвоем.
Я задрожала.
Он протянул руку к моей щеке.
Дотронулся до нее.
Его рука была такой теплой.
Приближалось мгновение, которое внушало мне привычный ужас. Я ожидала, что он швырнет меня на пол, сорвет с меня одежду и утолит свою похоть.
Вместо этого он стал гладить меня по лицу, а потом легко коснулся губами моих губ и лба.
Не проявляя нетерпения и опасаясь спугнуть меня резкими движениями, великий полководец начал нежную любовную игру, которая удивила и смутила меня.
Раздевая меня, он одновременно и сам освобождался от одежд, так что мы испытывали чувство стыда одновременно. Я прикрыла глаза, чтобы не смущать его.
В ответ он начал целовать мои веки, потом шею.
Наконец горячие поцелуи достигли моих грудей, и соски ответили на прикосновения его губ.
Искусный любовник, он разжигал во мне огонь страсти.
Наконец он стал покрывать поцелуями мой живот и бедра.
Ранее незнакомое мне сладострастие разлилось по всему моему телу. Я, прежде равнодушная к прикосновениям мужского тела, ощутила желание.
Я стала отвечать на каждое его движение, на каждый вздох, на каждое пожатие руки.
Когда же наши тела слились воедино, я ощутила не боль, но подлинное наслаждение, в которое я погружалась все глубже и глубже, опьяняя себя страстью, как вином.
Мои вздохи догоняли его дыхание, наши стоны сливались воедино.
Мы словно дополняли друг друга, подобно двум половинкам одного существа, всю жизнь страдавшим от ощущения неполноты и, наконец, избавленным от пустоты в сердцах в час нашего соединения.
Движения наших сплетенных тел становились все быстрее. Не переводя дыхания, опьяненные друг другом, мы приближались к высшей точке наслаждения.
Издав общий сладострастный вопль, мы словно потеряли сознание.
Несколько мгновений я просто не помнила, где я и с кем. Я была точно во сне, я обмерла.
Мы оба молчали, слившись в объятиях, пытаясь унять биение сердец.
Я пребывала в полной растерянности.
Мне было стыдно оттого, что испытала такой восторг в объятиях Олоферна.
Но, в то же время, я была счастлива, что избежала грубости, которой ожидала от мужских прикосновений.
