Мы добрались до края лагеря и прошли немного вперед. На полпути между последними постами ассирийцев и Ветилуей, к общему изумлению, мы разыграли безумную пантомиму, которая должна была выражать наше презрение к смотревшим на нас со стен города, после чего вернулись под прикрытие вражеской армии.
Солдаты Олоферна поглядывали на нас, не веря своим глазам и, очевидно, думая, что я не в своем уме.
Днем Олоферн пригласил меня на обед со своими приближенными. В отличие от ночного пира все было по-военному умеренно и продолжалось не так долго.
В течение всего дня он был сама любезность, а по завершении трапезы предложил вместе с ним обойти лагерь.
Шуа удалилась и наш шатер, а я стала вместе со знаменитым полководцем обходить один за другим ряды палаток, слушая его объяснения и вникая в то, сколь велик и продуман до мелочей механизм, превращающий войско в мощную победоносную армию.
Из рассуждений Олоферна становилось ясно, что армия — нечто гораздо большее, чем простое сборище вооруженных людей.
Я узнала, с какими словами он обращается к ним перед каждой битвой, о том, как он задолго до начала похода внушает своим воинам мысль о победе, как стремится соблюдать дух товарищества и справедливости, чтобы и простые солдаты, и начальники выполняли свои oбязанности не по принуждению.
Говорил он также и о том, что главной причиной поражений даже самых способных полководцев являются недостаток терпения и стремление к славе.
— Но разве ты тоже не стремишься к славе, ты, славнейший из полководцев, известных в наше время?
— Нет. Я побеждаю лишь потому, что не боюсь поражений. И слава мне сопутствует потому, что я занялся военным ремеслом не ради славы.
— Я не совсем тебя понимаю.
И я попросила пояснить, что он хочет сказать.
— Полководец, который не находит удовольствия в самом военном деле, в искусстве подготовки и обучения воинов, а подготовке армии к походу, в умении сломить неприятеля, сохранив жизни своих солдат, а думает прежде всего о том, чтобы выделиться и увенчать себя славой, обычно тщеславен и нетерпелив. Такому не хватает ума, чтобы стать подлинным победителем. Надо тебе сказать, что я перед каждой битвой держу совет со своими подчиненными, а к покорению неприятеля приступаю без ненависти к нему.
Мы с ним говорили о военном искусстве так, как хозяйки беседуют о приготовлении блюд.
Я поражалась точности его выражений и ясности мысли, которые сделали его великим воином.
Я поймала себя на том, что восхищаюсь им и с удовольствием прислушиваюсь к его разумным речам.
Завершив обход лагеря, Олоферн проводил меня к моему шатру и, прежде чем расстаться, произнес, глядя мне прямо в глаза:
— Я хотел бы поужинать с тобой, но не в присутствии моих военачальников. Я хочу, чтобы ты пришла ко мне, когда стемнеет, одна, без служанки.
От этих слов я похолодела. И послушно ответила:
— Все будет, как ты хочешь, господин.
По его лицу пролетела тень недовольства.
— Я не желаю, чтобы ты называла меня господином и пришла в мой шатер, подчиняясь приказу. Всем сердцем я жажду, чтобы ты пришла ко мне по своей воле, как приходит женщина к мужчине, чья близость ей приятна. Если же я тебя чем-то отталкиваю как человек или как мужчина, оставайся в своем шатре. Я не рассержусь. Но знай: не придя ко мне, ты заставишь опечалиться мое сердце, которое радостно бьется с той минуты, как я тебя увидел.
И я обмерла от этих слов, которыми он столь откровенно выразил свою влюблённость.
Не прийти к нему в шатер означало бы упустить возможность нанести ему смертельный удар, когда мы останемся вдвоем.
Пойти к нему в шатер означало согласиться на греховную связь с мужчиной, которого я должна умертвить после любовного свидания.
Выбора не было.
Выбора не было точно так же, как в тот час, когда Иоаким изложил мне свой план спасения народа Иудеи.
— Госпожа моя, как хотелось бы мне быть с тобою рядом, — сказала Шуа.
— Да и мне хотелось бы, — с печалью в голосе отвечала я.
— Надеюсь… что силы не оставят тебя.
— Помолимся вместе Господу нашему. Ведь мне предстоит совершить то, что превосходит возможности земной женщины.
