— Женщина, — предостерег ее краковский ребе, — ты стоишь перед раввинами. Ты понимаешь, что это значит? Говори чистую правду. Тех, кто лжет, поджаривают в аду, ты знаешь об этом?
— Да, — сказала Цивья.
— Подойди ближе к человеку, который сидит за столом, и скажи, кто это.
— Йоше-телок, — ответила Цивья.
— Кто он такой?
— Мой муж.
— Чем ты можешь доказать, что он твой муж?
— Я узнала Йоше.
— Других доказательств у тебя нет?
— Не знаю.
— Можешь ли ты поклясться на свитке Торы, что это твой муж Йоше?
— Клянусь, — сказала Цивья.
После нее вошла Серл, дочь ребе. Исроэл-Авигдор вел ее с таким почтением, как будто то был сам ребе.
— Дорогу! — кричал он.
Бледная, с красными от слез глазами, Серл тихо прошла через весь бесмедреш. Она взглянула на стол, за которым сидели ее близкие. Отец и муж, ее Нохем, которого уже несколько недель как отделили от нее. Отец взглянул на Сереле, а муж — нет; он сидел, погрузившись в книгу. Она почувствовала слабость в коленях. Исроэл-Авигдор принес стул для нее.
— Дочь Нешавского ребе, — заговорил краковский раввин, — знаете ли вы, что такое суд семидесяти?
— Знаю, — тихо ответила Серл, — это как Синедрион.
— Верно, — сказал краковский раввин, — может быть, вы читали Пятикнижие на идише?
— Да.
— Вы знаете, как поступают с замужней женщиной, которая живет с чужим мужем?
— Ее забивают камнями.
— Верно. Вы знаете, что с той поры, как Храм разрушили, раввинский суд не имеет права выносить такой приговор. Но вместо этого виновницу постигает небесная кара.
— Знаю, — сказала Серл. — Ранняя смерть.
— Верно. Подойдите ближе, посмотрите на человека, сидящего здесь, и скажите перед судом, кто он такой.
— Мой муж, реб Нохем, — твердо ответила Серл.
— Почему вы так уверены в этом? Ведь мужа не было с вами целых пятнадцать лет. Вы узнали его?
— Было несколько примет.
— Каких примет?
Серл опустила голову.
— Не стыдитесь. Вы стоите перед судом. Были ли это приметы, известные лишь мужу и жене?
— Да.
— Мог ли кто-то другой знать о них? Вы никогда не рассказывали о них кому-то из близких подруг?
— Нет.
— Может быть, ваш муж рассказал кому-нибудь, и тот воспользовался ими?
— Были и другие приметы: на его теле, — тихо сказала Серл и залилась краской. — Отец, чтоб он был здоров, приказал осмотреть его.
По бесмедрешу пробежало бормотание.
— Тихо! — крикнул краковский раввин.
— Тихо! — повторили все раввины.
Сереле вернулась на место. К столу вызвали Куне-шамеса.
— Реб Куне, — сказал краковский мудрец, — вы истец, отец бялогурской соломенной вдовы, которая утверждает, что сидящий здесь человек — ее муж Йоше. По закону, истец должен поклясться. Поскольку женщина не может давать клятву, это должны сделать вы, ее отец. Можете ли вы поклясться, что этот человек — муж вашей дочери?
— Да, ребе, — твердо ответил Куне.
Голова раввина закачалась во все стороны.
— Клятва — дело нешуточное, — грозно произнес он. — Кто дает ложную клятву, намеренно или по ошибке, для того ад — слишком мягкое наказание. Если у вас есть хоть малейшее сомнение, скажите суду.
— Я хочу поклясться, — сказал Куне. — Правдивую клятву давать не грех.
— Шамес, погаси восковые свечи, — приказал раввин, — и зажги черные.
Тот повиновался.
— Принеси доску для обмывания и поставь на биму.
Все побледнели. Куне оставался невозмутим. Ему это все было знакомо.
— Реб Куне, вымойте руки, поднимитесь на биму и наденьте китл и талес.
Куне подошел к умывальнику, ополоснул руки, затем спокойно взошел на биму и надел китл и талес.
Краковский мудрец, поддерживаемый двумя раввинами, шаткой походкой приблизился к биме и постучал по столу.
— Весь мир содрогнулся, — произнес он дрожащим голосом, — когда Всевышний сказал: не приноси ложных клятв. Все прегрешения на свете прощаются, грех ложной клятвы не прощается. За все прегрешения человек несет наказание сам, за ложную клятву несет наказание вся его семья, вплоть до детей его детей. Небеса ждать не станут, они карают сразу.
Весь бесмедреш охватила дрожь. Люди стояли бледные, как в Йом Кипур, после целого дня поста, перед молитвой Неила.
— Ай! Ай! — вздыхали они.
— Шофар! — приказал раввин.
