"Шлюха!" – пронеслось в его голове.
Какая-то смутная догадка отстранила его от случайного подглядывания
и подтолкнула к двери. Он осторожно, чтобы не напугать пойманной
мысли, открыл её: так и есть – Таня.
На скамейке в конце вагона сидела
Таня. "Она прячет глаза. Она могла подумать... Надо объясниться,
надо сказать, что это грубое слово не имеет никакого отношения к
ней, что виной всему этот массажист, которого он видел первый раз в
жизни, и эта... но, может быть, эта женщина вовсе не шлюха, и
вообще это не его дело, и он не берётся судить, и каждый живёт, как
умеет, и это вырвалось у него случайно, возможно, нервы, болезнь.
Надо ли говорить ей, что он болен, что он... выпивает? Какой смысл?
Главное, что он встретил Таню, что они будут долго ехать в одном
вагоне, вместе, что он точно знает, что ничем не обидит её".
Саша приблизился к ней и только
теперь заметил, что напротив неё сидят два мальчика, два её сына.
Ему показалось, что им холодно и они не совсем здоровы. На
мгновение он почувствовал какую-то неловкость, но по Таниным
глазам, грустным, но приветливым и ожившим, понял, что она рада
ему.
– Таня, – он сказал, он выговорил,
он так тепло выдохнул это слово, это имя, как будто оно само было
живым, как будто его само можно было любить, обнимать, как будто
его само он хотел согреть. И её взгляд словно заразился этим
волнительным теплом. – Таня, хотите чаю? – он посмотрел на детей.
Они повернули головы к маме. Её глаза улыбнулись. – Я принесу
горячего чая. Только не уходите, дождитесь меня, – нелепо добавил
он.
Сделав несколько шагов, Саша
оглянулся. "Таня!" – рявкнула его взбесившаяся грудь, как будто он
только что подавился этим словом. Хотел сожрать, проглотить и
подавился этим сладким словом. И теперь оно выскочило из него и
полетело туда, где только что была Таня. Была Таня. И теперь не
было никакой Тани. Он сорвался с места и помчался вдогонку. За этим
словом. За Таней. Он бежал по вагонам, рыская глазами, как
брошенный пёс. Он бежал по вагонам, мечась из стороны в сторону,
как бешеная тварь. Он бежал, бежал... Бежал в ночной тьме по едва
различимой дороге за убегавшим ощущением счастья...
На бегу Саша очнулся ото сна. A
сердце его продолжало свой сердечный бег...
"Таня. Я вижу сны. В этих снах Вы.
Красивая. Нежная. Чувственная. Сны всегда трепетные и грустные.
Грустные, потому что Вы всегда исчезаете.
Только не пугайтесь. Я не причиню
Вам зла. Мне ничего не нужно. Я не в праве на что-то претендовать.
По многим причинам. Не обижусь, даже если Вы не скажете:
"Здравствуй, Саша".
Простите за прошлое. Простите за то, что побеспокоил Вас.
Саша"
Ему не нужны были эти слезливые
свидетели слабости. Он прятался от их привязчивых голосов. Орал,
чтобы оглохнуть. Немел, притворяясь глухим. А они повсюду
преследовали его, настигали, продирались в мозги и изнутри
нашёптывали свой упоительный приговор.
Ему противны были эти ликующие
слуги несвободы. Он гнал их от себя. Кормил издёвками. А они
подобострастно кружили подле него, цеплялись своими взглядами за
его капроновую душу и надрывали её. И она поддалась.
И Саша поддался. И осторожно, чтобы
не уронить, не потерять всего себя, прячась за девственную плеву
намёка, высыпал на лист бумаги эти ненасытные чувства. И тщательно,
чтобы навсегда расстаться с ними, чтобы не дать им вернуться и
снова соблазнить его, замуровал их в конверте. И безоглядно, и
безвозвратно, чтобы не позволить перехитрить его подвернувшемуся
случаю, с глазами, как зеркальное отражение, похожими на его
собственные, оторвал от себя и подбросил эти родные, эти дорогие
ему чувства, этих истязателей его души, этих насильников
бесстрастному уличному хранителю тайн.
И всё это время Саша повторял и
повторял, как заклинание, оглушая себя слышным шёпотом
сумасшедшего: "Больше ничего не надо. Больше ничего не будет.
Больше ничего не может быть. Не может быть..."
И когда он сбросил с себя эту
несносную ношу, время, застывшее в параличе и тупо взиравшее на
него, колыхнулось и пошло.
Раз в месяц Таня звонила Саше. Раз
в месяц она молчала. Для него?.. Для себя?.. Раз в месяц Саша
слушал её молчание. Это было его молчание. Он забирал его целиком.
Он вдыхал Танино молчание и не давал ничего взамен.
