Над мертвой рощей полого уходили вверх нагромождения искрошенных камней, а над ними низким венцом лежали стены Нисибина. Слева, в дождевом тумане, виднелись три прямоугольные воротные башни. Над мелкими, едва видными издали зубцами отчетливо вырисовывались мощные уступы замка. Громадный мирадор главной башни чернел широким, издалека видным проемом. Холм постепенно заволакивало серой пеленой крепчающего ливня.
По левую руку плоская неоглядная долина щетинилась аталайями – одинокие башни маленьких селений упрямо торчали среди изломанных деревьев и рисовых полей. Коричневая жижа с дичающих участков мешалась с грязной водой переполненных оросительных каналов.
На горизонте в серой пелене угадывались гранитные скалы аль-Хашимийа. Они неожиданно вздыбливались отвесными стенами и так же резко опадали – словно ангелы Всевышнего воткнули их среди гладкой сухой равнины, подыскивая им применение в соседнем Биналуде, да так и позабыли среди высохшей желтой травы и рощиц каменного дуба. Чудом удерживающийся на отвесных скалах неприступный Хисн аль-Кадирийа, родовой замок аль-Кадиров, почти сливался с каменными выступами и прятался среди низких облаков. Светлые пролеты чудо-моста, соединяющего замок с укрепленным городком на соседней скале, едва угадывались среди размывающих пейзаж дождевых струй.
Домишки предместий Нисибина, некогда белые, прятались за замковый холм и уступами спускались к его подножию. С места, где войска Тарика разбили лагерь, их почти не было видно. Предместье пустовало уже более полугода: его сожгли еще при первом штурме. Потом туда снова сползлись люди и начали упрямо белить свои домики. Второй штурм покончил с предместьем окончательно.
В ложбине между скалистым подъемом к крепости и склоном соседнего холма было тесно от человеческих спин. Тысячи и тысячи людей в некогда белых, а теперь грязных одеждах, стояли на коленях среди глубокой грязи и творили намаз. Тысячи и тысячи паломников в родовых цветах Аббасидов, пришедших увидеть Ибрахима Ка’има, нового святого имама: они стягивались изо всех окрестных вилаятов. Городки недаром называли Белыми селениями – отсюда пошли хашимиты, племя Сабихи, праведной матери Аббаса, сына Благословенного. Люди приходили и уходили, довольствуясь благословением имама, который показывался в широком проеме мирадора и отпускал верующих.
Еще говорили, что имам скоро станет мучеником: войско неверного нерегиля, цепного пса сумеречной ведьмы, рано или поздно возьмет и Нисибин, и замок аль-Кадиров. Ведьма, говорили люди, отравила молодого халифа Аммара, призвала из степей злобную тварь и кощунственно расселась – о подлая! о нечестивая! – на престоле халифов. А теперь вот спустила своего сумеречника на последнего праведного Аббасида.
Правда, находились такие, что говорили: молодой Ибрахим Ка’им продержался в осаде полгода – дольше чем кто бы то ни было перед лицом заколдованного воина. Всевышний хранит «Идущего правильным путем» – и ныне явленный верующим имам одолеет неверную собаку, сгонит с престола злую ведьму и восстановит в халифате законы шариата. С земледельцев перестанут брать недозволенные налоги и гонять на строительство оросительных каналов и стен замков, вернут землю тем, у кого ее отобрали за долги, повсеместно восстановят веру и справедливость. Тогда все люди станут равны перед лицом Всевышнего, как и говорил Али.
– Велик, велик Всевышний, нет Бога, кроме него, и Али его возлюбленный посланник!.. Велик, велик Всевышний, велик и милостив, и нет Бога, кроме Всевышнего!..
Протяжные возгласы муаззинов с минаретов в крепости сливались с нестройным хором припадающих к молитвенным коврикам паломников у подножия холма – и вступали в тягучую, неспешно-благоговейную перекличку с призывами на молитву, звучавшими в лагере войск Тарика:
– Велик, велик Всевышний, нет Бога, кроме него, и Али его возлюбленный посланник!.. Воистину это так, да склонится перед истиной каждое имя!..
– …Да склонится перед истиной каждое имя!..
Морщась и кривясь, Тарег опустил полог шатра: сторожевые вышки, с которых кричали муаззины, располагались по углам ограды. Довольно далеко от холма, на котором разбили ставку командующего, – но пронзительное завывание ввинчивалось в протестующий разум так, словно кричали над ухом.
