Вот почему Исхак ибн Худайр полагал, что и на этот раз для нерегиля все ограничится криками. А зря, сказал он себе. Если Аммар ибн Амир хотел утвердить свою власть над существом из Сумерек, он должен был возложить на шею самийа тяжелую руку – и не позволять нерегилю вести себя строптиво и непочтительно. Пара лет в тюрьме сумеречнику бы не повредила – так шептались в переходах дворца. Сам ибн Худайр тоже полагал, что мягкое вразумляющее наказание нерегилю только пошло бы на пользу. Долг халифа – смирять подданных, а полководцу нельзя давать много воли: даже если он верен престолу и соблюдает этикет, ему необходимо напоминать о хрупкости и мимолетности жизни.
Халиф Умар за гораздо меньшее велел заключить в тюрьму великого Афшина. А ведь тот разбил киданей, смирил и низвел до корней травы бродячих сумеречников побережья, подавил восстание в Фарсе – не зря халиф провозгласил его Опорой Престола и наградил усыпанным драгоценностями таджем[63]. Но обвинение в измене вере пришлось как нельзя кстати – и Афшин умер в тюрьме голодной смертью.
А тут – заносчивое свирепое существо следовало научить истинам аш-Шарийа: как в небе есть лишь одно солнце, так на престоле сидит лишь один властитель. И всякий, допущенный пред его лицо, должен быть счастлив, что ему позволяется целовать землю в пяти локтях от трона или правую руку под рукавом. Годик в Алой башне – за такое назидание никто не упрекнет в жестокости. А Тарик поймет, какую честь ему оказывали, позволяя не только сидеть в присутствии повелителя – такова изначальная привилегия главнокомандующего, – но и избавляя от справедливого наказания палками за наглость и фамильярность в обращении к эмиру верующих.
– Приветствую тебя, о Исхак. – Нерегиль меж тем показался на пороге.
С удивлением оглядевшись – Тарику еще не приходилось бывать в комнате Сабита, Исхакова вольноотпущенника, – нерегиль прошел по пыльному ковру и сел на продавленную подушку.
Сабит служил в ас-Сурайа в ранге старшего подавальщика сладостей. Скупой изразцовый фриз опоясывал стены, решетки дверей рассыпались многоугольниками узоров – в остальном же его жилище оставалось бедным и скудным, как жилище всякого слуги. Сам Сабит, в ужасе подобравшийся при виде сказочного нелюдя, сидел со своими сыновьями у стены. Угол комнаты отгораживала пестрая тканая занавеска – за ней слышался шепот женщин: матери Сабита, его жены, троих дочек и молоденькой рабыни. Рабыню – полненькую сдобную девушку – слуге подарил Исхак. Сабит был преданным и смелым человеком – и не раз рисковал жизнью, доставляя сведения о жизни обитателей халифской резиденции. Рахат-лукум, пахлаву и засахаренные орехи приносили и в комнаты халифа, и в дом главного вазира, и – самое главное – в харим.
– Я знаю о твоей опале, – сухо кивнул начальник тайной стражи.
С попавшим в немилость не позволялось разговаривать с прежней сердечностью. Исхак и так рисковал многим, позвав сумеречника в эту комнату.
Нерегиль лишь пожал плечами.
– Аммар ибн Амир – мягкий и милосердный повелитель, – ибн Худайр решил все же утешить командующего. – Когда Исмаил ибн Аббад прочел ему касыду на «ба» и сказал вот такие беспримерные в своей наглости строки:
Ты сомкнул крылья над таглибитами,
И таглибиты навсегда побеждены (
туглаб).
[64]Аммар ибн Амир всего лишь воскликнул: «Хватит, ради Всевышнего!» – и за этим не воспоследовало никакого наказания.
Тарик сморгнул и явно ничего не понял. Ибн Худайр терпеливо объяснил:
– Глупый стихоплет произнес перед лицом повелителя верующих слово туглаб – поражение. Это дурное предзнаменование.
– Действительно, – тихо откликнулся Тарик, не сводя внимательного взгляда с вазира и не меняя бесстрастного выражения лица.
– Но к делу, – кивнул Исхак ибн Худайр и взмахнул руками, откидывая рукава роскошной фараджийи.
Золотые, с лазуритовой инкрустацией пуговицы, застегивавшие его длинное одеяние от широкого парчового ворота до середины внушительного живота, растопырились в петлях – с каждым годом ибн Худайр прибавлял и весе, и в обхвате.
– Я помогу тебе отобрать людей для похода, – усмехнулся старый вазир.
