– А если у вас там было все так прекрасно, то чего же вы оттуда выперлись и сюда, к нам, к людям, приперлись? – прищурился в свою очередь Аммар.
Тарик раскрыл было рот, но вдруг смешался – и закрыл рот. Халиф аш-Шарийа с удовлетворением кивнул – и взглядом приказал: мол, дальше рассказывай. Нерегиль зло прижал уши, но повиновался:
– Вот и все, больше ничего не написано.
– А чего ты тогда на него морщишься, будто тебе на ногу наступили?
– А вы его изготавливаете отвратительным способом – прокаливаете в семи истечениях человеческого тела: крови, семени, слюне, ушной сере, слезах, экскрементах и моче. Тьфу.
– Но ведь оно действует? – усмехнулся Аммар.
– Но не из-за того, что на него кто-то помочился, – процедил нерегиль.
Похоже, он начинал злиться не на шутку. Аммар решил заканчивать дергать своего ручного тигра за усы и задал последний вопрос:
– А из-за чего?
– Из-за того, что при изготовлении на кровь и пение заклинаний слетается… шайтан знает что. И дает зеркалу Силу, – мрачно ответил нерегиль.
– Эй, – Аммар отдернул руку, – ты чего сюда притащил?
– Это зеркало аль-Джунайда, – успокаивающе отмахнулся Тарик. – К Джунайду слетались понятно кто – джинны.
– Аааа, – с облегчением выдохнул Аммар. И тут же подпрыгнул от нетерпения: – Ну так давай, давай, чего ждешь!..
Кругляшик булькнул, мгновенно опустившись на дно чаши. Тарик наклонился и дунул на воду.
В воде всплыли скальная стена и высохшая неплодная долина под ней. В серовато-желтом камне сквозь струящееся марево раскаленного воздуха чернели отверстия входов в пещеры. К ним поднимались лестницы, сплетенные из прочного джута. У подножия скал, среди бесформенных холмов и жухлых кустов, раскинулся палаточный городок – цветные, серые, заплатанные и роскошные шатры торчали и хлопали полотнищами, насколько хватало глаз. Между ними сновали люди, бегали голые грязные дети. Ханака. Дервишеская обитель – в долине Лива ар-Рамля.
Тихонько ахнув – ах ты ж, как же я раньше не догадался, – нерегиль перевел глаз зеркала на громадную скалу с короной камней на вершине. У ее подножия, у низкого входа в черную пещеру, царило праздничное оживление: на кустах развевались яркие ленты, звенели колокольчики, женщина в богатом хиджабе ползала на коленях и щеткой обметала камни входа. Сметала сор, веточки и белые перья – много-много белых перьев. Они завивались вверх и, медленно кружась в жарком воздухе, опадали на камни.
Вереница других ашшариток – все стояли на коленях, кто в чем: кто в нищенской тканине, кто в шелке, – смиренно ждала своей очереди. В паре шагов от входа на коврике сидела и с монотонным завыванием раскачивалась взад-вперед женщина – черные волосы выбились из-под платка и мотались в такт ее однообразным движениям, некоторые сидевшие на земле люди попали в такт этому колыханию и тоже наклонялись и откидывались, наклонялись и откидывались, гудя странные однообразные фразы. Воздух шел струями беспощадного зноя, с небес выжигающим глазом смотрело солнце. Из пещеры на дневной свет вышел дервиш – и, рассмотрев его одеяние и колпак, нерегиль ахнул.
Это был джамийит.
– Не может быть, – пробормотал он. – Не может быть, это же обитель Хальветийа. Зу-н-нун? Зун-н-нун, где ты?
Не мог же шейх ордена Хальветийа просто так уступить обитель чужакам? К тому же враждебным? Где ты, шейх? Где ты, Зу-н-нун?
Зеркало ухнуло во тьму и звон цепей. Полуголый старик, сидевший на соломе у стены, с трудом поднял голову – он был закован по рукам и ногам. Рядом в соломе копошились другие истощенные, мокрые от пота, звенящие железом тела. Тюрьма. Зу-н-нуна с учениками бросили в тюрьму?! Какого города?..
И птица магического взгляда кувыркнулась вверх, вверх, в небо – и оттуда парящим полетом, в размахе крыльев опрокинулась на громадный прямоугольник масджид. Куртуба.
– Да что ж такое, – в голосе самийа Аммару послышалось чуть ли не отчаяние. – Что ж такое?! Опять?!
И в зеркале все завертелось, завертелось – и ввинтилось в черную нору пещеры, рвануло вперед, вперед – и очутилось в низкой подземной зале. На молитвенных ковриках рядами сидели дервиши в черных одеяниях и опрятных колпаках ордена Джамийа. Под сводами мерно гудели голоса – наступило время радения. А у дальней стены, у покрытого черным знаменем прямоугольного каменного возвышения, на оленьей шкуре сидел сухопарый человек с умным и властным лицом. И вращал трещоткой, щелк-щелк, раз за разом, прикрыв глаза, вращал трещоткой, задавая ритм молящимся. Шейх.
